И ребята поехали на Фарфоровскую. Едва они вышли из электрички, как Генка изумленно воскликнул:
— Я здесь уже был!
— Ага-а! — торжествующе завопил Макс. — Пошла информация из подсознания!..
— При чем тут подсознание?! — отмахнулся Самокатов. — Я помню, что был здесь во сне. Вон касса… а вон на той скамейке мы с Ритой сидели…
— Подожди, подожди, Самокат, — остановил его Горохов. — Давай разберемся. Во-первых, на всех станциях есть скамейки и кассы…
— Да нет же, мы сидели именно на этой скамейке! — возбужденно проговорил Генка. — А вот отсюда она меня толкнула… — подскочил он к краю платформы. — А вон туда я упал… — показал он пальцем на рельсы.
В голове у Самокатова все пошло кувырком. С одной стороны, он был теперь точно уверен, что встречался тут с Курочкиной. И не во сне, а наяву. А с другой стороны, этого просто не могло быть. Ну никак!.. Никак!..
Вспомнив еще кое о чем, Генка стремительно бросился к кассе.
— Эй, ты куда?! — закричал ему вслед Макс.
Не ответив, Самокатов подбежал к дверям кассы. И у него екнуло сердце. Справа от двери, на стене, красным фломастером было написано:
Подошел Горохов.
— Смотри, — указал Самокатов на надпись.
— Ну и что?
— Это она написала.
— Кто «она»?
— Курочкина.
Макс хмыкнул.
— Самокат, по-моему, у тебя и впрямь крыша едет. Ты что ж думаешь, ты один Гена в Питере? Да тут Ген до фига и больше. Так же, как и Рит.
— Нет, это Курочкина написала, — упрямо стоял на своем Самокатов.
— Ну а это кто написал? — Горохов широким жестом окинул стену. — Тоже Курочкина?
Только теперь Генка обратил внимание на то, что вся стена пестрит надписями. И помимо названий рок-групп и политических лозунгов, здесь имелось множество любовных признаний: Саша + Маша, Андрей + Наташа, Галя + Сергей… Везде это равнялось любви. Слово «любовь» было написано где по-русски, где по-английски, а где и просто нарисовано в виде сердечка, пронзенного стрелой.
Макс победно глядел на друга.
— Что скажешь, Самокат?
Генка собрался ответить, да так и замер с открытым ртом. Потому что увидел мужчину в черном костюме и с белыми гвоздиками в руке.
— Горох, я его знаю!
— Кого?
— Вот того мужика с цветами. Я его во сне видел.
Горохов даже сплюнул с досады.
— Блин! Да забудь ты про свой дурацкий сон.
Самокатов не спускал глаз с мужчины.
— Он идет на собачье кладбище.
— На какое еще собачье кладбище?
— Тут недалеко есть кладбище домашних животных. Мне Курочкина говорила.
— Ах, тебе Курочкина говорила, — язвительно повторил Макс. — Совсем ты, Самокат, шизанулся.
— Горох, надо за ним проследить, — не слушая друга, сказал Генка.
— На фига?
— Проверить. И если он придет на собачье кладбище, тогда… — Самокатов запнулся.
— Что «тогда»?
— Не знаю. Но именно его я видел во сне. Именно его!.. — У Генки от волнения даже голос дрожал.
— Ладно, давай последим, — уступил Горохов.
Мужчина, спустившись с платформы, вначале пошел прямо, потом свернул налево, затем — направо… В точности так, как ему объясняла Курочкина в Генкином сне.
Самокатов даже не особо удивился, когда впереди показалась кладбищенская ограда. Зато у Макса отвисла челюсть.
— Вот это фишечка, — присвистнул он.
— А я тебе что говорил, — напомнил другу Генка.
На ограде, у входа, висела табличка:
АЗОРКИНО КЛАДБИЩЕ
Горохов опять присвистнул:
— И правда собачье.
Да, это было собачье кладбище. Впрочем, оно мало чем отличалось от обычного. Те же самые надгробия: у породистых собак — дорогие; у дворняжек — дешевые… В общем, все как у людей.
Светило солнце, и кладбище выглядело совсем не печально. Скорее наоборот — весело. Зеленела травка, пахло сиренью, щебетали птички… А кладбищенские дорожки подметал самый настоящий карлик. Мужчина с гвоздиками подошел к нему. Они обменялись рукопожатиями и несколькими фразами. Затем карлик вновь принялся махать метлой, а мужчина пошел дальше.
У одного из надгробий он остановился, положил на могилу цветы и, распрямившись, замер. Неподвижно стоял минуту… вторую… третью…
Мальчишки, для отвода глаз, начали осматривать кладбище. Не теряя, конечно, мужчину из виду.
Кого тут только не хоронили: и собак, и кошек, и хомячков, и попугаев, и даже морских свинок… Многие имена ребятам были знакомы; они насчитали четырех Тартилл, пятерых Микки-Маусов, трех Муму, восьмерых Татошек, двух Джерри…
На некоторых могилах имелись короткие эпитафии в стихах. Типа:
Самый умный кот на свете
Мирно спит под камнем этим.
Или:
Здесь лежит бульдог Попкорн!
Хозяину был предан он!
— «Бульдог Попкорн», — не удержавшись, хихикнул Горохов. И сразу же получил замечание от карлика.
— Молодой человек, — сказал тот ему строго. — Вы не в цирке, а на кладбище.
— Извините, — буркнул Макс.
Мужчина, постояв у могилы, побрел к выходу. Друзья тотчас подошли к надгробию, у которого он стоял. Здесь тоже имелась стихотворная эпитафия:
Без тебя, родная Рита,
Жизнь моя почти разбита.
