связывал обе стороны какими-либо обязательствами соблюдать Договор по ПРО, за что долгие годы боролась советская дипломатия. Вначале Горбачев собирался сделать — отражая настроения наших военных кругов — одностороннее заявление о том, что если Договор по ПРО будет нарушен, то Москва будет считать себя свободной от обязательств по новому договору. Но затем, под нажимом американцев, он решил — опять, видимо, с целью улучшения атмосферы договорных процессов с ними — „не осложнять' церемонию подписания договора на высшем уровне. А результатом стало то, что сейчас в Вашингтоне даже на правительственном уровне опять слышны голоса о том, что США следует возродить рейгановскую „стратегическую оборонную инициативу', или доктрину „звездных войн'. И мы вынуждены искать ныне какие-то компромиссы, но в невыгодных для себя условиях.
Весьма любопытную оценку деятельности Шеварднадзе (а фактически и самого Горбачева) дала влиятельная американская газета„Нью-Йорк Тайме' (31 марта 1991 г.) после его ухода с поста министра иностранных дел СССР. Газета писала, что американские участники переговоров по разоружению „были избалованы', пока „весьма обходительный' Шеварднадзе занимал свой пост и когда практически каждый спорный вопрос решался таким образом, „когда русские уступали 80 %, а американцы — лишь 20 %'.
Да и сам госсекретарь Бейкер после первой же встречи с Шеварднадзе говорил своим коллегам, что „советский министр выглядел почти просителем' и что „Советы нуждаются лишь в небольшом поощрении, чтобы вести дела, по существу, на западных условиях'.
В обмен на значительные уступки Горбачев и Шеварднадзе могли и должны были получить больше компенсаций для укрепления безопасности нашей страны. Однако они не смогли добиться этого, не проявили необходимой настойчивости.
По-своему способные и движимые вроде благородными порывами, но далеко не всегда практически мыслящие, нетерпеливые в достижении соглашений, слишком самоуверенные в своей непогрешимости и восхваляемые средствами массовой информации, Горбачев и Шеварднадзе, к сожалению, позволяли нередко западным партнерам по переговорам переиграть себя. В результате в ряде случаев они не получали адекватного эквивалента не только в области разоружения, но и в таких важных вопросах, как объединение Германии, общеевропейская безопасность{35}. Горбачев активно использовал личный канал связи с высшими американскими должностными лицами. Конечно, такой канал был важен и нужен. Однако подобная персональная дипломатия — в его исполнении изолировала профессиональных дипломатов и экспертов от участия в поисках решений трудных проблем; Горбачев (вместе с Шеварднадзе) все больше брал эти вопросы только на себя.
Следует иметь в виду, что начиная с 1989 года в Горбачеве стало расти подспудное стремление нейтрализовать растущие внутренние трудности и падающую популярность в стране за счет внешнеполитических успехов, мнимых или реальных. Поэтому советы дипломатической службы — не спешить, поторговаться, чтобы получить то или иное обоюдно выгодное соглашение, — не всегда его устраивали. Времени у него как раз и не было. Он все больше стал замыкаться „в себе' при решении международных вопросов. Результатом явилось резкое ослабление способности всей советской дипломатии успешно адаптироваться к быстро меняющейся международной обстановке.
Роль международного отдела ЦК партии — после некоторого оживления в 1986 году — также быстро вновь уменьшалась. Он, по существу, вернулся к старой работе по связям с коммунистическими партиями и другими левыми международными организациями и движениями.
Правда, время от времени Горбачев использовал меня, памятуя мои хорошие личные связи в правительственных кругах США, при проведении встреч с Рейганом, а затем и с Бушем. Однако разработкой наших позиций к этим встречам занимались сам Горбачев, Шеварднадзе и узкий круг наиболее близких им лиц.
Мальта. Вопрос об объединении Германии и общеевропейской безопасности
История распорядилась так, что президент Буш, пришедший на смену Рейгану, и его госсекретарь Бейкер также начали руководить американской дипломатией в более персональной и свободной манере, активно контактировать напрямую с лидерами других стран путем личных встреч, либо прибегая к телефонным беседам. Ни американский президент, ни Горбачев, судя по всему, не чувствовали особой необходимости консультироваться со своими правительствами или пояснять населению своих стран направление и существо их конфиденциального диалога и взаимных действий, хотя они во многом определяли будущее для всего мира. Особенно активным был личный канал Шеварднадзе — Бейкер. Последний многого добился с помощью этого канала. Податливость Шеварднадзе нелегко объяснить, как и то, кому он больше подыгрывал: то ли Горбачеву, то ли американским партнерам, с тем чтобы „успешные' переговоры привлекли внимание мировой общественности к его личности и принесли ему политические дивиденды на Западе.
Как известно, во внешней политике Горбачев провозгласил общую для всех стран приоритетную задачу — предотвращение ядерной катастрофы и окончание „холодной войны'. Он ставил своей целью избавить советскую внешнюю политику от догматизма и идеологической зашоренности, придать ей определенную гибкость, динамизм, чтобы уменьшить международную напряженность, развязывать сложные узлы и преодолевать застарелые споры и противоречия, особенно на американском направлении.
Большинство советского дипломатического корпуса (и я в их числе) встретило все это с энтузиазмом. Однако постепенно наши дипломаты оказались в замешательстве. Горбачев слишком часто и с непонятной спешкой растрачивал переговорный потенциал нашей дипломатии. Практическая интерпретация того, что он громогласно провозглашал как „общечеловеческие ценности', подчас трансформировалась в решения, которые в какой-то степени игнорировали наши интересы ради достижения нужных, но слишком уж поспешных и не до конца продуманных соглашений с Западом. Такое поведение трудно оправдать, тем более, что Запад никогда не забывал о своих интересах на переговорах с Горбачевым.
Любопытно отметить, что Совет национальной безопасности США 13 марта 1989 года принял конфиденциальный документ о том, как администрации Буша вести дела с Горбачевым. В нем прямо говорилось, что целью американской политики должно быть не оказание „помощи' Горбачеву, а взаимодействие с Советским Союзом таким образом, чтобы „подталкивать его в направлении, желательном для нас'.
И администрация Буша не без успеха подталкивала Горбачева и Шеварднадзе. Она совместно с Бонном добилась от Горбачева крупных уступок в другой ключевой области — объединении Германии.
Остановлюсь чуть подробнее на этом важном вопросе. Начиная с 1989 года МИД стал активно разрабатывать новые идеи глобальной и европейской систем безопасности (долгое время мы в своей политике исходили из того, что основным фактором нашей безопасности в Европе является наличие там сбалансированной двухблочной системы, однако события конца 80-х годов заставили подумать об альтернативах). Предполагалось, что эти системы должны существовать в рамках Объединенных Наций, а в Европе — в рамках совещания по безопасности и сотрудничеству. Таково было основное направление, предложенное нашей дипломатией, и Горбачев охотно поддерживал его. Он с энтузиазмом говорил о своем видении этой европейской системы безопасности в образе „общего европейского дома', где все нации Европы будут совместно мирно жить, как добрые соседи в одном „доме', причем США и Канада будут „проживать' на той же улице, если и не в этом „доме'.
Вашингтон не разделял этот энтузиазм, но публично не возражал, будучи занят совместно с союзниками идеей объединения Германии.
Важное значение имела первая полномасштабная встреча Горбачева с Бушем 3 декабря 1989 года на Мальте (мне довелось участвовать в этой встрече). Значительное место на переговорах заняли проблемы разоружения. Но главными, по существу, были вопросы советско-американских отношений в свете прихода в США новой администрации, реформ Горбачева в СССР, развития событий в Восточной Европе и вокруг германской проблемы. Вопрос об объединении Германии не значился в подготовленной заранее повестке дня. Правда, Берлинская стена рухнула еще за месяц до встречи и идея объединения Германии получила новый импульс на Западе.
