лежащего в кармане медицинского халата.
— Спрашивай, Илья, — пробасил Поп.
— Вот шизофреники слышат голоса, но ведь Иисус тоже слышал голос Бога. Как вы это объясните?
— Понимаешь, Илья, — Поп сложил руки с Библией на раздувающем спортивный костюм плотном животе. — Вы, психиатры, ничего не смыслите в той лживой науке, которую сами придумали каких-то сто лет назад. Медицине, философии, математике и астрономии десятки тысяч лет. А психологии всего сто. Почему? — Александр Прокопьевич поднял густую бровь и продолжил. — Потому, что не было в ней надобности. И сейчас нет. Иисусу говорил Всевышний законы, а этим, — Поп обвел взором дворик, — шепчут на уши бесы. Раньше таких людей называли душевнобольными. А вы, психиатры, — Поп усмехнулся. — Душу хотите уколами и таблетками вылечить.
— Если знание приносит боль, то в незнании — угроза. В неприятии явного заключается громадный риск, — не понятно к чему с топчана сказал пожилой мужчина с худым, благородным лицом, обрамленным испанской бородкой.
— Истинно так, Философ, — подтвердил Александр Прокопьевич.
Илья мысленно запутался во фразе Философа и выкинул ее из головы, решив разобраться с ней дома. Он выключил диктофон и вернулся к Артему.
Илье нравился Философ. Всегда спокойный, уравновешенный человек, опрятный и культурный, насколько это было возможно в этих стенах. Вот только его фразы мало кому были понятны. Философ, как он говорил, мыслит не на русском или каком-либо другом языке, а общими межгалактическими мыслеобразами. В связи с этим, ему было тяжело выразить весь безграничный, но идеально точный смысл — не хватало в языках слов, а в душах понятий. Он считал, что мир — отражение сознания бога, созданного Всевышним. Этот иррациональный в своих поступках бог — сумасшедший, несущий хаос и разрушение. А Всевышний бог — добрый и мудрый, вмешивается в мир через свои воплощения на земле, чтобы сделать мир разумным. Философ определяет Бога как плазмата, энергетическую форму живой информации. Человек же — гомоплазмат, образованный симбиозом плазмата бога и человеческого существа. Философ верит в бессмертие человека. Для этого только надо создать электронный мозг из микросхем, которым будет управлять бессмертная душа. Илье казалось, что Философ набрался этой мудрости из множества фантастических книг, которые ему таскала в больницу невыразительная, серенькая как мышка, пожилая женщина.
Илья закурил сигарету. Мрачные, тяжелые тучи грозно нависли над маленьким колодцем двора, давя своей мощью и величием на заключенных в нем людей. Илье нравилась такая погода. Солнце не давило на мозг и не раздражало глаза. Воздух очищался озоном — дыханием бога, как сказал один поэт. Илья заметил, чем ближе к середине осени, тем люди становятся тише — то ли устали после лета, то ли сезонная меланхолия. Сбросив, как старую рубаху, потное, душное, крикливое лето, люди облагораживались, входя в золотую осень. Старый хиппи с рубленым профилем североамериканского индейца сидел в кирпичном углу на корточках и, не мигая, смотрел на небо. Его седые, невесомые, длинные волосы зависли на легком ветерке, как парус. За что хиппи поместили в дурдом, никто уже не помнил, его никто даже не замечал. Здоровенный бугай, обнажив торс, на котором расплылась синяя змея, красовался в отражении окна, с выдохом напрягая ожиревшие бицепсы. Потом, одумавшись, надел спортивную куртку, достал из кармана кусок булки и стал кормить голубей. Эти летающие жопоглотки окружили здоровяка, как птенцы наседку. Он был из братков, но не косил от зоны в отличие от других уголовников, а просто обожрался наркоты и глюки его не отпустили. Железом забарабанила дверь и невидимый голос прокричал: «Завтрак!».
Столовая представляла собой длинный зал, в торце которого находилось окошко кухни. Из высоких окон, закрытых сетью решеток виднелся парк. Тяжелые, низкие тучи обещали грозу. Пациенты брали при входе железные миски, ложки, кружки, проходили к раздаточному окну, просовывали внутрь посуду. Окошко выдавало липкую кашу, два куска хлеба и жидкость похожую на чай. Больные рассаживались на скамейки за длинными, тяжелыми столами и принимались чавкать, сербать и отрыгивать, разбавляя хаотичный звук, скребущей друг о друга металлической посудой.
За раздаточным окном сидели Артем, Илья, Гриша и два пациента, которые убирали палаты. Они жевали яичницу и бутерброды с колбасой, запивая крепким, сладким чаем. Рацион обычных больных всегда был одинаков — каша с хлебом. На завтрак, обед и ужин. Остальные продукты распределялись между работниками отделения. Поэтому родственники больных, если они были, всегда таскали на встречи баулы с долго хранящимися продуктовыми запасами. Так называемые передачи. Сумки подписывались и складывались в запираемый на висячий замок шкаф. Хотя ключ от замка был в единственном числе и передавался, как эстафетная палочка, очередной дежурной по кухне, продукты по необъяснимым, мистическим причинам умудрялись исчезать.
После завтрака пациенты расходились по палатам и укладывались в койки. Дежурная медсестра проводила обход, делая уколы. Санитары разносили таблетки в пластиковых стаканчиках с этикетками, на которых указывалась фамилия больного. Илья поручал эту работу Грише. Старожил отделения всегда знал, кто будет принимать таблетки, а кто выплюнет и спрячет, для того чтобы потом слить их в унитаз. Гриша обошел всех пациентов и, молча, поставил лоток со стаканчиками на кровать Ильи. Один из стаканчиков был доверху наполнен разноцветными пилюлями. Илья ссыпал таблетки в полиэтиленовый пакетик, достал из рюкзака книгу Зигмунда Фрейда и вложил пакет в корешок книги. Затем с двух сторон всунул заглушки из старых, желтых бинтов. Неожиданно из-под кровати выскочил певец Филя, стал по стойке смирно и тонким голоском пропел:
— Студент! — крикнул из коридора Артем, — Матвея к главному отведи.
Илья поднялся с койки и растормошил спящего больного:
— Идем, Матвей, к главврачу. Будет тебе психологические тесты устраивать.
Матвей нехотя поднялся, натянул туфли, поправил одежду, и они с Ильей вышли из палаты.
— Цель психологических тестов заключается в том, чтобы доказать степень психической адекватности человека по отношению к адекватности создателя теста! — крикнул вдогонку Философ.
Илья с Матвеем миновали палаты, в которых лежали больные, подающие надежды на выздоровление. Илья открыл железную дверь, они прошли процедурный кабинет, комнату, где разместился медицинский персонал, и вошли в кабинет главврача двенадцатого отделения психиатрической больницы — Боголюбова Александра Викторовича.
— Боже мой, черт возьми! — деланно удивился мужчина в дорогом деловом костюме, сидящий за громоздким антикварным столом. Крупно вылепленное лицо с римским носом и твердыми губами. Благородная седина в идеальной прическе и дорогая заколка в консервативном галстуке делали похожим Боголюбова на известного актера кино и театра, который играл Воланда.
— Здрасьте, — сказал Матвей, прошел грязными туфлями по идеально чистой ковровой дорожке и уселся в кресло для посетителей, приняв непринужденную позу. Хозяину кабинета это явно не понравилось, но он сдержался и с деловым видом открыл лежащую на столе папку.
— Ну что, Шувалов? Снова к нам?
— Я не напрашивался, — грубо ответил Матвей и закинул одну ногу на другую.
— Голоса еще слышишь? — ласково спросил Александр Викторович.
— Не, не слышу.
— Неправду говоришь, — пожурил Матвея главврач. — А кто тебе сказал на крышу бизнес-центра лезть. Самоубийство — грех. Ты же знаешь. — Александр Викторович повернулся в массивном кресле к стоящему в дверях Илье. — Он у нас образованный: Святое Писание читал, философов разных. Да, Матвей?
Илье показалось, что главврач просто издевается над пациентом, провоцирует его на конфликт. В
