головой, я тупею, зверею, я становлюсь…
— Быком, — закончила за него Лукреция, улыбаясь все так же спокойно и жутко. — Я знаю. Знаю, братец. Так и должно быть. Я раньше тоже тебя боялась, а теперь понимаю, что только так и может выжить бык — подняв на рога матадора и затоптав зевак. Чезаре, возьми его и используй в последний раз. Ты не можешь умереть здесь, как овца. Умри, как бык.
Фигурка на ее протянутой ладони переливалась, манила, притягивала взгляд, руку и душу. Она принадлежала ему, Чезаре Борджиа. И он не собирался от нее по-настоящему отказываться. Никогда.
— Я возьму, — сказал он. — Только ты сразу же уходи. Сейчас же. Я не знаю, что… что сделаю.
Лукреция присела, зашелестев юбками, и положила фигурку у его ног. А потом выпрямилась, подступила ближе и поцеловала Чезаре в губы — легко и холодно, не как сестра, не как возлюбленная. Чезаре подумал, что так, должно быть, целуется смерть.
— Та женщина, — сказал он, — Кассандра. Ты знаешь, где она? Ты отыскала ее?
Лукреция неуверенно качнула головой, а потом рассмеялась легким, безумным смехом. Подошла к двери, постучала. Чезаре наклонился, чтобы поднять фигурку. Холодный металл словно бы сам нырнул в ладонь, вжимаясь, влипая в нее — так Господь совершает чудо, и отрезанный палец прирастает на место. Чезаре сжал кулак, выпрямляясь, а когда посмотрел вперед, Лукреции больше не было. Была только дверь, дубовая дверь, обитая двумя слоями листового железа, запертая на три толстых засова.
Не преграда, и даже не тень преграды для быка.
Мигель Корельо, сын деревенского мясника, по прозванию дон Мичелотто, стоял под южной башней замка Чиренья и смотрел вверх. С собой у него имелись два добрых коня, просторный черный плащ, два меча, два кинжала и недельный запас провизии на двоих. И, конечно, была при нем и верная гаррота, но Мичелотто подозревал, что сегодня ночью ее не придется пускать в ход.
Монна Лукреция велела ему ждать у башни, и если бы Мичелотто не служил ее семье уже многие годы, то счел бы такой приказ нелепым. Он знал, что именно в этой башне содержится в заключении его хозяин Чезаре, но не видел никакого способа для него выйти из замка с этой стороны. Здесь не было дверей, не было даже окон, только высокие стрельчатые бойницы на расстоянии футов двадцати над землей. Даже если бы рослый, плечистый мужчина вроде Чезаре Борджиа и сумел протиснуться в эту бойницу, он неминуемо разбился бы о камни внизу. Да и нет нужды так рисковать. Мичелотто не видел, что именно монна Лукреция прятала в складках платья, когда отправилась на свидание с братом, но мог с уверенностью сказать, что именно это было. Как только Чезаре получит эту вещь, его не остановят никакие решетки и никакая охрана. Эти бедняги, державшие сегодня караул в гарнизоне Чиреньи, не знали, до чего же черна для них будет эта ночь.
Монна Лукреция вышла из ворот замка; с разделявшего их расстояния Мичелотто видел ее хрупкую фигурку: полы плаща трепал ветер, и казалось, что подуй он чуть сильнее, и ее попросту унесет. Но она далеко не так хрупка, как выглядит, эта монна Лукреция. Беда всех врагов Борджиа в том, что их слишком недооценивают.
Лукреция вскочила в седло и рысью поехала по проселочной дороге между холмов. Сюда они прибыли вместе, но она настояла на том, чтобы возвращаться одной. Для любой другой женщины такое путешествие закончилось бы плачевно, но за Лукрецию Мичелотто не опасался. Теперь перед ним стояла другая задача. Он снова посмотрел на стрельчатую бойницу, за которой мутно вился красноватый отблеск факела, висящего на стене. Стояла тишина, только сверчки стрекотали в высокой траве. Ну когда же? Чего он ждет? Мичелотто понял, что жует нижнюю губу, и заставил себя прекратить. Давайте, мессир Чезаре, давайте, вы это можете. Кто еще смог бы, если не вы?
И словно в ответ на его мысли, вверху раздался хруст. Ни на что не похожий, непонятный для человека, не ходившего в бой или не служившего у Чезаре Борджиа. Но дон Мичелотто этот звук знал хорошо — и невольно оскалился, услышав его. С этим хрустом расходились шейные позвонки и ломалось основание черепа, когда Бык Борджиа отрывал голову глупцу, вставшему у него на пути.
Началось.
Мичелотто подобрался в седле, приподнявшись на стременах. Первый стражник умер молча, но второй успел закричать. Стекло в бойнице разлетелось вдребезги — и Мичелотто понял, что она шире, чем казалось снизу, потому что в следующий миг из нее вылетел, кувыркаясь, как тряпичная кукла, человек без одной руки. Падая, он продолжал кричать. Мичелотто хотелось закричать тоже, заорать: «Я здесь, ваша светлость, сюда!» Но он не смел выдать себя раньше времени. Он должен был сначала увидеть Чезаре, прежде чем дать ему знак.
Замок стал просыпаться. На стенах встревожено задергались сторожевые огни, голоса часовых эхом отдались от стен. Затопотали десятки ног, забряцали алебарды. На стене вспыхнул огонек: кто-то заряжал аркебузу. Похоже, Чезаре Борджиа было велено не отпускать живым в случае побега. И Чезаре это понимал, поэтому шел по трупам, по лужам из крови, переступая через оторванные конечности людей, корчившихся в агонии у его ног. Южная башня наполнилась воплями, что-то громыхнуло — Чезаре высадил очередную дверь, раздался выстрел и за ним снова душераздирающий крик… Мичелотто слушал, замерев, кровь гулко колотила у него в ушах, и единственное, о чем он жалел — что не может сейчас оказаться рядом с хозяином.
Вышла луна, озарив стену Чиреньи мутным белесым светом. В этом свете Мичелотто наконец увидел Чезаре: черную тень, сносящую все на своем пути. Он одним движением, будто играючи, смел с дороги очередного стражника, и тот полетел вниз, разбившись о камни внутреннего двора. Чезаре предстояло спуститься со стены и либо открыть ворота, либо попросту высадить их. Таких подвигов он пока что не совершал, но именно сейчас казался вполне на такое способным. Если только его не остановит пуля, всаженная в грудь, он дойдет, по горе трупов дойдет и…
Чезаре повернулся лицом к полю, и Мичелотто понял, что его увидели. Он вскинул руку и выкрикнул приветствие, хотя Чезаре вряд ли услышал его за шумом, стоящим в стенах замка. Луна озарила лицо герцога Валентино — без маски, бледное, с жуткой, потусторонней улыбкой, больше напоминавшей оскал. «Он дьявол, — подумал дон Мичелотто в полном восторге. — Такой же дьявол, каким был его отец. Да здравствуют Борджиа!»
Он снова махнул рукой, давая понять, что ждет — и в этот миг Чезаре прыгнул.
Рука Мичелотто застыла, описав в воздухе дугу. А потом он с проклятиями дал коню шенкелей. Застоявшаяся лошадь вздрогнула и сорвалась с места, достигнув стены в считанные мгновения. Продолжая сквернословить, Мичелотто спрыгнул наземь и бросился к распростертому на земле герцогу Валентино. Тот, как это ни поразительно, был жив и громко стонал, а когда Мичелотто коснулся его бедра, закричал от боли. Он сломал обе ноги, окровавленные кости проткнули кожу, разорвали ткань и белели в ровном лунном свете.
— Что вы наделали? Совсем, что ли, с ума сошли?! — рявкнул Мичелотто, хватая его за плечи — и осекся.
Глаза Чезаре стали белыми. В правом еще угадывался голубоватый отблеск, а в левом — зеленый, но зрачки как будто затянуло бельмами. Из бешено раздувающихся ноздрей сочилась черная кровь. Он невидяще посмотрел на Мичелотто и зарычал, как зверь, чьи конечности перемолоты зубцами капкана. И даже такому, искалеченному, обезумевшему, ему ничего не стоило перебить своему верному слуге хребет одним пальцем.
Мичелотто обхватил его левой рукой за плечо покрепче. За его спиной уже скрежетал ворот подъемного моста, времени оставалось совсем мало. Или он рискнет прямо сейчас, или они погибнут оба. И, мысленно попросив у Господа прощения за свои многочисленные грехи, дон Мичелотто рывком сорвал с шеи Чезаре Борджиа фигурку быка, болтавшуюся на простом кожаном шнурке. А потом подхватил своего искалеченного хозяина на руки, перекинул через луку седла и, вскочив на коня, помчался через поле, залитое лунным светом, пригнувшись и слушая, как свистят аркебузные пули над его головой, обдавая жаром лицо.
— Вот так и живу. С одной стороны мой разлюбезный кузен Фердинанд, который только спит и видит, как бы оттяпать у меня Лисерру. С другой — Людовик Французский, этому одного куска мало, мечтает на всю Наварру разом наложить лапу. А тут еще ваши римские папы, они меняются быстрее, чем любовники у
