- Ты почему не разговариваешь? - недоумевает он.
Без очков отец не может как следует меня рассмотреть, он щурится и наклоняется вперед, вытягивая шею.
- Не могу, - отвечаю я. - Можно войти?
Отец растерянно оглядывается, словно спрашивает совета у двери в комнату, трет подбородок ладонью. Потом произносит что-то.
- Пап, я очень плохо слышу. Говори со мной как с мамой.
- Где ты был? - жестикулирует он.
За тридцать пять лет жизни с мамой он так толком и не выучил язык жестов.
- Давай, я войду и все тебе расскажу, - говорю я. - Мама проснулась?
- Мама? - срывается он на голос, потом, спохватившись, снова переходит на язык глухонемых. - Нет, сынок, мама... Ты же ничего не знаешь... Где ты был столько времени?
- Пап, можно мне войти?
Он снова оглядывается на дверь, неуверенно почесывает белую грудь с редкими волосами.
- Сынок... Мама-то, она... Она ведь умерла, сынок.
Что говорит этот человек? За тридцать пять лет он так и не выучил толком язык своей жены!
- Мама – что? - переспрашиваю я. - Говори правильно, пап!
- Я и говорю, - дергает он бровями.
Пережде, чем он успевает продолжить, дверь из комнаты открывается, и в проихожую выглядывает заспанное толстомясое лицо неизвестной мне женщины.
Отец вздрагивает, оглядывается на нее, смущенно ссутуливается.
- Сынок, это... Это Надя.
- Что происходит, отец? Где мама?
- Ну так я и говорю, сынок... Мама умерла. Уж два месяца как.
- Кто это? - хрипит тетка сонным голосом.
Отец поворачивается к ней, быстро что-то объясняет.
- Так он же мертвяк! - восклицает женщина, показывая на меня пальцем.
- Отец, где мама? - спрашиваю я, когда он оборачивается и смотрит на меня, подслеповато щурясь, пытаясь, наверное, определить признаки мертвеца на моем лице.
- Не знаю, - отвечает он, сторонясь и чуть прикрывая дверь. - Не знаю. Ее забрали.
- Кто забрал? Куда? - я уже знаю ответ, он может не отвечать.
- Ну, кто... Она ожила и... Она так страдала!.. Я позвонил... А ты, сынок? Ты как?
Тетка, которая неуверенно жмется в проходе, кричит, разглядев за моей спиной Анну:
- Он еще и девку мертвую с собой притащил! Что ты с ним стоишь, Коля? Посмотри на его лицо, он же сейчас бросится на тебя!
Отец заглядывает за мое плечо, еще больше прикрывает дверь.
- Сынок, правда, что ли?.. Ты что, тоже умер?
- Меня убили, - говорю я.
- Убили?.. Кто?.. Мы ничего не знали. Мама все плакала по тебе...
Неужели он сдал ее? Неужели этот сморчок просто позвонил и вызвал труповозку?!
Отец стоит, переминаясь с ноги на ногу на холодном линолеуме – жалкое белопузое бестолковое чмо в полосатых разношенных трусах. А из-за его плеча выглядывает толстая тетка с лицом прожженной вокзальной буфетчицы и что-то бубнит ему на ухо.
Два месяца, сказал это дрищ. Два месяца, как мамы нет.
- От чего она умерла? - спрашиваю я.
- Не знаю, сынок. Просто упала на кухне, и все. Не знаю, сынок.
- Какой я тебе сынок! - бросаю, поворачиваясь к лестнице.
Когда на площадке я оглядываюсь, дверь уже закрыта.
Анна догоняет меня, берет за руку, заглядывает в глаза.
Что она может увидеть в моих мертвых глазах!
Значит, мама тоже попала в лагерь. Возможно, в тот же, где держали и меня. Возможно, она все это время была в соседней камере.
Правда, на север от города был построен еще один лагерь, специально для рецидивистов. Может быть, она попала туда.
- Я должен найти ее, - говорю я.
- Где? - безнадежно разводит руками Анна.
- Я должен! - повторяю я.
Она пожимает плечами, а по щекам ее скатываются две слезинки.
Дверь нашей квартиры приоткрывается, в образовавшуюся щель высовывается голова отцовой пассии; увидев, что мы еще не ушли, она морщится и исчезает. Дверь захлопывается, окончательно отрезая меня от мира прошлого...
Я знал, что отношения у мамы с отцом со временем все более и более отдалялись от идеала, но чтобы он поступил вот так...
- Она в лагере? - спрашивает Анна.
- Ну а где же еще!
- Ты не сможешь ее там найти.
- Да. Но можно сделать запрос. Даже в этой стране вечного бардака все равно должен вестись какой-то учет.
- Но забрать ее ты не сможешь.
Я и сам это знаю. Даже если найти человека, который возьмется сделать для одного мертвеца запрос о другом, дождаться ответа, и даже если в ответе будет что-то конкретное, дальше этого все равно дело не пойдет. Отдать маму могут только отцу, но ему-то она как раз и не нужна. А других близких родственников, кроме меня, у нее нет. И я никогда ее больше не увижу...
Мы выходим на улицу, останавливаемся у скамейки. Я киваю на первый подъезд, вопросительно смотрю на Анну. Она качает головой: нет.
Молодец! Сильная девочка!
- Куда мы теперь? - спрашивает она.
- На кладбище! - зло пишу я.
Нет, ну а что она, в самом деле, все «куда» да «зачем»... Если б я знал!
- Прости, - я провожу по ее волосам. - Если ты со мной, то мы сейчас зайдем еще в одно место. А потом вернемся на дачу, если ты не против. И будем жить там, день за днем, без сна и еды, медленно сходя с ума... Как думаешь, мертвец может сойти с ума?
- Думаю, может, - кивает она. - Ну, пока не попробуешь, все равно не узнаешь... А куда мы зайдем?
- Хочу наведаться на место своей смерти, - улыбаюсь я. - Ностальгия, наверное.
Я нисколько не сомневаюсь, что дашкин муж в тюрьме, но я, собственно, и не ради него хочу пойти к их квартире. Если Дашка даже и принимала иммунорм, то она тоже сейчас в лагере, надеяться застать ее, мертвую, дома – глупость. Всё это я понимаю. Но меня просто тянет туда. Наверное, я скоро сдохну по-настоящему, ведь перед близкой смертью людей нередко тянет по некогда любимым местам.
- Это не ностальгия, - качает головой Анна. - Это другое. Это - вечная мужская тяга к поиску приключений на разные части тела.
- Пусть так, - соглашаюсь я. - Ты со мной?
- С тобой. Без меня ты сойдешь с ума на даче не так быстро, - смеется она.
15
