Ну ладно. У отложенной смерти есть одна положительная сторона: можно со всеми попрощаться. И как бы побывать на собственных похоронах.
Я беру у Анны брошенную нам початую бутылку «Фанты». Кажется, Илье очень повезло с женой... м-да.
Будь я один, я бы не раздумывая забросил эту подачку вон в тот серый сугроб. Но девушка хочет пить, поэтому я переливаю «Фанту» в нашу тару - она побольше и еще пригодится.
Да и не пристала мертвым гордыня, это - удел живых.
13
Часам к четырем мы, совершенно обессилевшие, окольными путями, добираемся до Березняков и пустынными нехожеными улицами крадемся к нашей даче.
Березняки довольно регулярно патрулируются полицией, поэтому осторожность не помешает. Тем более, что теперь у меня есть цель, есть смысл — мне нужно попрощаться с мамой. Я старательно не думаю о том, что цель моя довольна жестока по отношению к ней. Наверное, она уже смирилась с моей смертью (ведь полиция наверняка выяснила, кто был убитым любовником убитой Дашки), ну или с исчезновением. И теперь, когда я явлюсь к ней с того света...
Нет, я старательно отпихиваю от себя эту мысль.
Ключ как обычно лежит в углярке, на полочке, в старой жестяной банке из-под «Нескафе». Я завожу Анну в дом и первым делом иду во двор, к колонке, чтобы накачать в бутылку воды.
Возвратившись, вижу, что Анна стоит перед фотографиями, развешанными над старым комодом.
- Это твоя мама? - спрашивает она, когда я подхожу и встаю рядом.
- Да. А это — отец... Брат. Он умер семи лет, от порока сердца. Ему повезло: иммунорм тогда еще не придумали.
Кто-то, то ли бог, то ли дьявол, дал нам второй шанс. Но люди считают это ошибкой и в меру своего разумения стараются ошибку исправить.
- Красивая! - говорит Анна. - Ты больше на нее похож, чем на отца.
- Хочешь чаю? - предлагаю я.
Она удивленно смотрит на меня.
- Ну что, в самом деле, все вода да вода! - говорю я. - Почему бы не побаловать себя чайком!
Я понятия не имею, что с нами произойдет, если мы напьемся чаю. Горячего. И произойдет ли что-нибудь.
Есть мы не можем, это совершенно точно, проверено. Пища просто не проходит, она застревает в горле комом. Наверное, из-за отсутствия слюны и слизистой. Но даже если и протолкнуть ее в себя, то ведь пищеварения все равно нет, и еда будет просто гнить в желудке.
А вот горячий чай... С вареньем...
- Ну что? - потираю я руки. - Ставим чайник?
Анна неуверенно пожимает плечами.
Я включаю счетчик, переливаю воду в электрочайник. Открываю банку вишневого варенья — в нем больше сиропа.
И смеюсь. Потому что смысла в варенье нет никакого — ни вкуса, ни запаха все равно не почувствуешь.
Забавный второй шанс нам предоставлен! Тот, кто его нам позволил, сразу четко и ясно дал понять: ребята, отсрочка дана вам совсем не для того, чтобы вы и дальше впустую наслаждались жизнью! Никакого варенья, сна до одиннадцати и суетных желаний! У вас есть дела поважнее...
Правда, он не объяснил — какие. Догадайся сам, называется.
Я смутно подозреваю, что этот некто, по доброте душевной, дал нам возможность исправить совершенные ошибки. Или не по доброте, а в целях сохранения баланса, чтобы мир не ухнул в бездну и хаос.
Ошибок в жизни я совершил много, ох много! Но которая из них главная, та, которую нужно исправить, чтобы размотать весь клубок, я не знаю.
Индикатор чайника гаснет. Я завариваю чай, безнадежно ловя ноздрями исходящий от него пар. Все надеюсь на чудо: а вдруг какой-то из запахов, какое-то из воспоминаний возьмет и разбудит, оживит чувства!..
Мы с Анной садимся за стол у окна, друг напротив друга. Я наливаю когда-то золотистый, а сейчас — серый, напиток в старые чашки из некогда любимого маминого сервиза, чашки из моего детства, доживающие свой век на даче. Демонстративно кладу в чай три ложки вишневого сиропа.
- Может быть, не надо? - опасливо жестикулирует девушка.
Я машу рукой, делаю глоток.
С минуту я сижу, прислушиваясь к ощущениям. Но ощущений нет. Просто нет. Никаких.
Тогда, зло и отчаянно, я делаю глоток за глотком, за минуту выпивая все, весь этот почти кипяток.
Когда подношу чашку ко рту в последний раз, чтобы проглотить вишневый осадок, в нее что-то падает. Всмотревшись, вижу, что это зуб — совершенно целый, не обломанный, не тронутый кариесом зуб. Он очень темного серого цвета, а значит, в реальности он черный, или близко к тому.
Щупаю языком во рту, выискивая дырку и легко выталкиваю наружу еще один, клык.
Анна отставляет чай, который так и не пригубила, с тревожной тоской смотрит на меня.
- Наверное, десны сварились... - говорю я. - Плевать.
- Я не буду, - отвечает девушка. - Не хочу ходить беззубой.
И улыбается вымученной улыбкой.
- Я хочу умереть, - говорит она через минуту, и из глаз ее стекают по щекам слезы.
«Всё отнял господь, оставил только глаза, чтобы плакать» - вспоминается мне цыганская поговорка.
- Убей меня, - продолжает Аня.
Я отрицательно мотаю головой.
- Убей, - просит она. - Я не хочу, чтобы из меня вываливались зубы.
- Ты дожила бы до старости, - улыбаюсь я, - и они все из тебя повывалились бы, все равно.
Она не принимает мой шутливый тон.
- Я не хочу быть... трупом. Не хочу вонять. Не хочу пугать людей одним своим видом. Не хочу, чтобы прикоснувшись ко мне, протирали руки спиртом. Не хочу. Не хочу!
- Успокойся. Среди живых тоже полно вонючих, страшных и заразных, после которых нужно мыть руки.
- Но они живые!
- Многие из них не живее тебя, поверь. Все относительно и все зависит от мерила.
- Не хочу! - упрямо повторяет она.
- Давай дойдем до города? - предлагаю я.
- И что?
- Что-нибудь. Не знаю. Там видно будет.
Она размышляет несколько минут.
- Обещай, что ты убьешь меня по первому требованию, если я дойду с тобой до города, - говорит она наконец.
Девочка серьезна. Нельзя ни шутить, ни уходить от темы. Потому что она может попробовать сделать
- Хорошо, - киваю я. - Только обещай, что не будешь пытаться сама.
Еще одно короткое раздумье.
