Буря Жнеца

насчет летерийской кавалерии?

– Тут ты прав, Клюв. Ладно, поехали. Если повезет, через двенадцать шагов мы еще не сломаем шеи.

***

Отец человека по прозвищу Горлорез любил рассказывать истории о завоевании императором Ли Хенга, произошедшем задолго до того, как Келланвед стал императором где- либо еще. Верно, он сверг Обманщика на острове Малаз и объявил себя правителем – но когда Малаз был чем-то иным, нежели дрянной пиратской гаванью? Мало кто на большой земле принимал его во внимание. Новый тиран – преступник на месте старого тирана – преступника.

Завоевание Ли Хенга изменило всё. Флот не загромождал устье реки к югу от города; вообще ничто не предвещало атаки. Было совсем по-иному: одним прекрасным весенним утром, ничем не отличавшимся от тысячи других, отец Горлореза, как и тысячи других достойных горожан, случайно заметил во Внутреннем Круге, где стоит дворец Покровительницы, необъяснимое присутствие на стенах и башнях странных фигур. Коренастых, широкоплечих, одетых в меха, носящих дурацкой формы топоры и мечи. В костяных шлемах.

Что стряслось с горделивой Гвардией? Почему над казармами и плацем поднимаются струйки дыма? Неужели это была… правду ли говорят, что… сама Покровительница только что слетела вниз головой с Высокой Башни Городского Храма прямо в святое святых?

Так во Дворце кто-то отсек голову Ли Хенга. Неупокоенные воители встали стражей на стенах; вскоре они в числе многих тысяч вошли в ворота Внутреннего Круга, начав оккупировать город. Городской гарнизон – после серии самоубийственных стычек – сдался. Вечером того же дня Келланвед уже правил городом-государством; офицеры и нобили двора преклоняли колена и приносили вассальную клятву, отзвуки завоевания сотрясали окна дворцов по всему пространству Квон Тали.

«Таково, сынок, было пробуждение Т’лан Имассов Логроса. Немертвой армии Императора. Я был там, на улицах, я своими собственными глазами видел ужасных воинов с дырами на месте глаз, с рваной сухой кожей, с клочьями давно выцветших волос. Говорят, сынок, что логросы всегда были там, под Водопадами Достигшего. Может, в Расселине, может, еще где. Может, в той самой пыли, что приносили каждый день и каждую проклятую ночь западные ветра. Кто может сказать? Но он пробудил их, он повелевал ими, и я скажу тебе одно: после того дня каждый правитель на Квон Тали видел в серебряном зеркале ухмылку черепа.

Позднее прибыл Флот под командованием троих безумцев – Сухаря, Арко и Нока. Но первой ступила на берег никто иная, как Угрюмая – ты знаешь, кто она сейчас, не так ли?»

Он знал это очень хорошо. Владычество над Т’лан Имассами не защитит от удара ножом в спину, не так ли? Эта мысль стала главным откровением жизни Горлореза. Командуй тысячами, десятками тысяч. Командуй волшебниками и имперскими флотами. Держи в руке жизни миллионов граждан. Настоящая власть не во всем этом. Настоящая власть – в руке, держащей нож, в ноже, вонзенном в спину глупца.

«Удар – уравнитель. Да, папаша, старый краб, таких слов не было среди пятидесяти, которыми ты пользовался в долгой и никчемной жизни. Ты разрисовывал горшки. Бесполезное дело. Горшки вечно разбиваются, красивые картинки кончают жизнь грудой осколков, заполняют замусоренные пляжи, попадают на поля и становятся засыпкой для стен. Разве не правда, папаша, что твой любимый сюжет «Пришествие Логроса» был столь же популярен, как поцелуй безносой шлюхи?

Я был старшим сыном, но… целыми днями смешивать глину, вертеть гончарный круг и обжигать горшки – это не моя мечта. Можешь нарисовать меня, папаша, и назвать картину «Пришествие Ассасина». Моя физиономия создана украшать погребальные урны – желательно тех, кто погиб от удара ножом. Как жаль, что ты слишком плохо знаешь мир, чтобы благословить меня. Избранную мной профессию. Мою борьбу против неравенства в жалкой, поглощенной злом земной жизни.

Кто же тебя просил вычеркивать мое имя из списков рода?»

В четырнадцать лет Горлорез оказался в компании скрытных стариков и старух. Как и когда – это неважно. Даже тогда было неважным. Будущее простерлось перед ним размеренной картой, и даже боги не смогли бы сбить его с холодной тропы.

Иногда он гадал о судьбе старых наставников. Разумеется, все мертвы. Угрюмая позаботилась. Но смерть не означает неудачи. Ее агенты не смогли выследить Горлореза. Он сомневался, что он единственный смог улизнуть от Когтей. Он сомневался и в том, действительно ли они оторваны от Малазанской Империи. Но он человек терпеливый: для его профессии это главное умение.

«Адъюнкт требует верности. Служения неведомой цели. Она сказала, что у нас не будет свидетелей. По мне, очень хорошо. Так повелось среди ассасинов. Я пойду с ней и с Опоннами дернутой армией жалких глупцов. Пока что».

Он стоял скрестив руки, прижавшись плечами к стенке. Он с умеренным интересом следил за происходящим в палате Брюллига, и по временам ощущал в груди легкое шевеление – словно мышка лапками перебирает.

Бедный главарь трясов потеет; никакое количество любимого эля не способно подавить дрожь в руках. Он скорчился на кресле с высокой спинкой, глядя скорее на сжатую обеими руками кружку, нежели на двух вставших перед ним женщин.

Горлорез решил, что Лостара Ииль внешне гораздо лучше покойной Т’амбер. По крайней мере, лучше соответствует его вкусу. Причудливые пардийские татуировки так возбуждают… легкая полнота, не скрываемая доспехами, грация танцовщицы, видимая в каждом движении (сейчас она стоит, но намек на элегантность невозможно не заметить). Адъюнкт – полный контраст. Несчастная, мрачная женщина. Как все, кому выпало жить в тени более привлекательных подруг, она с видимым равнодушием встречает нелестные оценки – но Горлорез, наученный отыскивать утаиваемую истину, может уловить боль, которую причиняет ей собственная невзрачность. Истина рода людского, столь же жалкая и горькая, как все прочие истины. Лишенные красоты ищут компенсации в другом – в искусственном величии ранга и чина. Так повелось во всем мире…

Разумеется, когда ты наконец достигаешь власти, уродливая внешность перестает играть значение. Можно смешиваться с элитой. Не это ли объясняет присутствие Лостары? Но Горлорез не был уверен полностью. Он не думал, что они любовницы. Он не был даже убежден, что они подруги.

У стены справа от дверей стоят остатки свиты Адъюнкта. Кулак Блистиг. Его широкое туповатое лицо омрачено неким видом духовного истощения. «Разве не опасно, Адъюнкт, держать рядом с собой такого человека? Он высасывает жизнь, надежду, веру. Нет, Тавора, тебе лучше избавиться от него и назначить новых Кулаков. Фаредан Сорт. Мадан’тула Реде. Скрипача. Но не капитана Добряка. Даже не вздумай, женщина! Если только не желаешь настоящего мятежа».

Мятеж. О да, он наконец сказал это слово. Нет, только подумал. Но мятежом уже попахивает. Подумать о слове – пробудить возможность. Так царапина провоцирует нагноение. Охотники за Костями рассеяны ныне по ветру, и в этом ужасный риск. Он подозревал, что в исходе нелепой кампании солдаты вернутся к ней в сильно уменьшившемся числе. Если вообще кто-то вернется.

Без свидетелей. Почти всем солдатам не нравится такая идея. Верно, она сделала их твердыми – сразу после речи; но такая решимость долго не продлится. Слишком холодно наше железо. Слишком горько на вкус. Боги, только поглядите на Блистига – вот вам и доказательство!

Рядом с кулаком Вифал, мекросский кузнец – «человек, за которым мы заходили в Малаз, и до сих пор неизвестно, почему. О, да ведь в твоей тени видна кровь! Кровь малазан. Т’амбер. Калама. Может, и Быстрого Бена. Ты стоишь их?» Горлорез еще не видел,