Не сумев избавиться от всадника, лошадь рванула стрелой и понесла полковника прочь от станции, не разбирая дороги. Вслед удаляющемуся офицеру несся свист и улюлюканье казаков конвоя Унгерна. Алексей не считал, как долго шел его поединок со строптивым животным, все слилось в одну огромную минуту, но вскоре конь смирился с присутствием седока и остановился.
Покровский немедленно воспользовался этим моментом и соскочил на землю, что бы проверить одну мысль, которая терзала его с самого начала. Придерживая рукой повод, он быстро ощупал края седла, и его предположение сразу подтвердилось, в седло был, воткнут небольшой гвоздь, чье острие впивающегося в кожу животного всякий раз, когда кто-либо садился на коня.
Это был старый прием, гадкий по своей сути, но довольно часто встречаемый среди кавалеристов, которые либо желают проверить умение новичка, либо хотят сбить спесь с зазнавшегося чужака. Судя по глубине царапин на шкуре животного, Покровского просто испытывали на мастерство, которое он с честью выдержал. Выяснив причину строптивости коня, Алексей быстро устранил железную занозу и, вскочив в седло, неторопливо поскакал в сторону барона, уже двигавшегося в его сторону.
Унгер ничем не выказал свое удивление или восхищение действиями Покровского, он только кивнул головой, как бы приглашая офицера следовать за ним. Чемодан и саквояж прибывшего везли казаки конвоя, лукаво кося в сторону Алексея Михайловича.
Так, не разговаривая друг с другом, они и прибыли в лагерь Унгерна, который представлял собой огромный кочевой лагерь, почти целиком, состоявший из монгольских юрт.
Миновав караульный пост, эскорт барона направился прямиком к центру лагеря. Юрта Унгерна, по своему виду отличалась от остальных юрт только присутствием возле нее белого знамени с изображением летящего кречета. Таким согласно легендам было знамя Чингисхана, инкарнацией которого объявлял себя барон.
- Знакомьтесь, начальник моего штаба полковник Резухин – представил Унгерн Покровскому появившегося из дверей юрты пожилого военного, так же без погон, как и все офицеры азиатской дивизии барона.
- А это наше последнее офицерское пополнение, капитан Васильчиков, александрон. Прошу любить и жаловать – сказав это, Унгерн соскочил с коня, бросив повод подскочившему казаку – господин капитан вы поступаете в полное распоряжение моего начштаба, а жить будите с поручиком Масловым. Свободны.
Отдав распоряжение, барон кивнул головой офицерам и скрылся в юрте, возле которой стояли два караульных казака.
Офицерский состав дивизии Унгерна был разношерстым, так новый начальник Покровского полковник Резухин не принимал участие в войне, а все это время провел в Средней Азии, в Ташкенте, где находился в свите генерала Куропаткина и отметился энергичным подавлении местного восстания 1916 года.
На всех низших чинов дивизии он смотрел, подобно истинному английскому офицеру на индийских сипаев. Совсем иным было отношение поручиков Маслова и Скакальского, которые в простых солдатах видели в первую очередь своих боевых товарищей, а не подчиненных, что хорошо просматривалось в их поведении к ним.
Сам Покровский старался занять промежуточную позицию, как фронтовик он прекрасно знал, что доверительное отношение к подчиненным это ключ к будущему успеху, но не спешил это демонстрировать, желая осмотреться.
Прошло два дня с момента появления Покровского и в лагерь барона прибыло монгольское пополнение, давно обещанное местными князьями, союзниками Унгерна. Состояло, правда, оно всего из двухсот клинков, но для барона и это было хорошим подарком, поскольку вмести с ними, общая численность его войска стало ровняться почти, что двум тысячам человек.
Заранее предупрежденный о прибытии подкрепления, барон встретил монголов у въезда в лагерь, сидя на белом коне, который по поверьям монголов был конем бога войны. Рядом с ним развевалось белое знамя с кречетом и завязанное по краю девятью узлами хвостиками.
- Все как у Чингисхана – с явно заметным скепсисом прокомментировал коня и знамя находившийся рядом с Покровским полковник Резухин – обожает наш барон потрясать воображения местных туземцев. Сейчас начнется.
И действительно началось. Монгольские всадники выстраивались десятками и в порядке живой очереди подъезжали к Унгерну для принесения личной клятвы на клинке. Дружно взмывали вверх обнаженные сабли степняков, которые затем всадники зажимали ладонью и, держа над холкой коня, громко и четко произносили на родном языке клятву верности своему новому повелителю.
Барон самым внимательным образом вслушивался в слова присяги, и как только воины замолкали, он поднимал правую ладонь и громко говорил по-монгольски: - Вместе и до конца – после чего десятка делала поворот налево и освобождала место новым новобранцам.
Когда все прибывшие всадники принесли клятву верности, громко затрещали церемониальные барабаны и из белой юрты, установленной неподалеку, вышли трое посланцев Богдо-Гэгэна. Старший монах, нес что-то в руках тщательно завернутое в желтую материю, держа таинственный предмет двумя руками. Он остановился перед бароном и почтительно склонил голову. Стоявший справа от него монах, проворно сдернул ткань и все присутствующие, в один голос ахнули. В руках монаха находился стальной меч, рукоять которого была обильно украшена различными самоцветами.
- Великий Богдо-Гэгэн, живой бог монголов, шлет тебе Белый воин своё благословение на свершения славных дел по освобождению нашей страны от ненавистных китайцев. В знак твоей избранности для этого великого дела, он приказал передать в твои руки древнюю реликвию монголов, меч Чингисхана. Владей им Белый воин, и да сбудутся древние предсказания.
Унгерн тронул коня и, подъехав к монахам, одной рукой поднял верх тяжелый меч, который заиграл всеми цветами радуги под лучами осеннего солнца.
- Да будет так! – воскликнул всадник, и многоголосное эхо повторило его слова. - Да будет так! – повторил барон, и вся дивизия дружно отозвалась ему.
- Да будет так! – прокричал Унгерн в третий раз, и в третий раз воины ответили ему.
- Хорошая постановка – снисходительно прокомментировал Резухин – сдается мне, что писал её господин Калиновский. Явно чувствуется его поэтическая рука.
Покровский благоразумно промолчал. Он с интересом наблюдал, как буддийские монахи с двух сторон подхватили под уздцы коня Унгерна и торжественно повели его вдоль монгольских всадников приветствовавшие своего предводителя громкими криками и потрясанием обнаженных сабель. Действие действительно отдавало изрядной долей средневекового ритуала, но было видно, что сам барон и многие воины его дивизии воспринимают всё происходящее всерьез.
Закончив объезд своих новых рекрутов, Унгерн положил меч поперек седла и поднял вверх руку, призывая воинов замолчать.
- Передайте Богдо-Гэгэну мою самую признательность за столь бесценный подарок. Скажите, что Белый воин обязательно прибудет к нему и освободит его из рук богомерзких китайцев. Скоро, очень скоро Монголия станет свободной, и её древняя слава вновь засияет в прежней красе.
- Интересно, помнят ли они эту былую славу или только узнали от просвещенных китайцев? – сардонически хмыкнул Резухин – необъяснимо, но факт, монголы узнали о деяниях Чингиза от китайцев. Мне это господин Калиновский поведал и как не странно я этому верю, хоть ты меня режь.
- Уж много есть чудес на свете, что и не снились нашим мудрецам – ответил Покровский сроками Шекспира, которому стало неудобно быть безмолвным слушателем реплик Резухина.
Тот явно обрадовался возможности развить наметившийся разговор, но в это время к стоявшим в стороне офицерам приблизился Унгерн.
- Господин Васильчиков, не желаете вы стать трехсотенным? – неожиданно спросил барон, остановив своего коня рядом с Покровским.
- В каком смысле господин генерал?
- В самом, что ни на есть прямом смысле, возглавив командование вновь прибывших воинов. В каждой сотне монголов есть свой сотник, ну а вы естественно будете трехсотенным. Ну, как господин капитан или штабная работа вам больше по душе?
