прически; сверкавшие, словно драгоценные камни, глаза обрамляли искусно накрашенные роскошные ресницы. Губная помада, духи, блестки, очарование — целый клубок опьяняющего единства выдумки и потворства вожделению.
Мадам Октавия вспомнила Хикса:
— Томми Маллен? Несчастный с нервным расстройством. Всегда платил по счету. Никогда не бывал слишком груб, но с причудами, которые терпели только Лидия и Кони. Боже, мы не видели его целую вечность. Думаю, он вернулся на Восток.
Я справился о Виолет, и мне сказали, что она освободится позже. Может, другую девочку? Я ответил, что подожду, и согласился на коньяк — на четыре пальца из бокала самого короля Георга. Бренди был хорош на вкус, я и не замечал его крепости, пока темно-бордовые абажуры не высветили собрание элегантных игроков, бизнесменов и оболтусов с синими воротничками, искажавшихся самым калейдоскопическим образом. Звенящие нотки Брамса отражались в моем мозгу долго после того, как низенький и толстый австрийский музыкант в шелковом жилете удалился выпить в баре.
Молва летела впереди меня. Похоже на то, что каждый, кто мог разобрать газетные статьи, уже читал о моих подвигах в Пенсильвании. Они знали все, что можно было пронюхать о том, как я внедрился в Благотворительную ассоциацию рабочих и своим свидетельством послал на виселицу изрядное количество экстремистов. В зависимости от социальных предпочтений человека в его глазах я являлся или поборником справедливости, или же дрянным, трусливым подлецом. Соответственно, по улыбкам или презрительным усмешкам запросто можно было сказать, кто есть кто. Также отличным началом разговора стало обсуждение того, что я недавно натворил с гуртовщиком в Лонгрифле.
Октавия поощряла господ глазеть на пользующегося дурной славой Пинкертона, чистой воды бульдозера из Старых Штатов. У интеллектуалов в высоких цилиндрах и пальто была дедукция, я же вел свои расследования методом пинка ногой и пули. Если нужно было поймать кого-то и заработать звонкую монету, я, не задумываясь, пробивал головы братьям негодяев и подкупал их матерей. Поговаривали, что я бы не постеснялся применить силу и к самому Папе Римскому. Натяжка невелика, поскольку я никогда не страдал идолопоклонством.
Волнами наплывали представленные: Тейлор Хакетт, очкастый хозяин скотного ранчо Бар-Эйч; Нортон Смит, его отъевшаяся копия в области добычи золота; Нед Кейтс, Боб Танни и Гарри Эдвардс — уважаемые инвесторы горнодобывающей компании «Смит и Рут». Каждый из них сиял улыбкой: слишком уж много зубов показывала мне эта Восточная Триада. Я спросил их, отведали ли они жертвоприношения Хозяину, но никто, казалось, не понял, и я несколько смягчился, хотя их восковые усмешки все еще раздражали меня. Я узнал главное: никто из них никогда не имел дела с Хиксом. Хикс — одиночка, как я и надеялся.
После того как содержимое бокала исчезало и вновь появлялось, словно надоедливый родственник, зачастивший к рогу изобилия, менее привилегированный класс явил себя в лице Филмора Каванота, журналиста некоей провинциальной газетенки, которая недавно загнулась и послала его без гроша на выселки мироздания; Далтона Беомонта, главного заместителя и нелюбимого кузена шерифа Мертога; морщинистого олдермена Джона Брауна; Майкла Пирса, некогда популярного французского поэта, нынче погрязшего в неизвестности и призывавшего скорую смерть: он жаловался на жуткий кашель и сгустки крови на своем вышитом платке. И так далее, и так далее, и так далее. Я перестал следить за происходящим и сфокусировал внимание на том, чтобы пить, не проливая.
Впрочем, никакой беседы и не было. Скорее это напоминало шум потревоженного улья. Я пробирался по потокам и притокам великой реки коллективного общения:
— …дайте бедняге Джейку дневного света. Дьявол заплатит, помяните мое слово!
— Ленгстон ушел сеять познание в Чайнатаун. Чертовски жаль…
— Сначала Холмс, сейчас Стивенсон. Несчастный, несчастный…
— Древний порядок Хибернии получит тебя и твоих проклятых Молли Магюрес, это факт. Если вы спросите меня, то мнение мое такое: надо вешать и вешать ублюдков янки…
— Валлийский невнятен, словно тиканье, дурман. У них все еще есть дикари. Хуже красной чумы…
— Даю два года, Нед. Ну хорошо. Три года. Железная дорога быстренько пожрет свою долю, и я получу пай с многообещающей надбавкой. Друг мой, Калифорния взвешена и измерена. Мы будем управлять независимыми разработками золотоносного песка. У совместителей нет никаких шансов…
— …Барнум, чтоб его! Кто-нибудь, скажите же ему…
— Ненавижу цирк. До чего смердит! И дебильных клоунов тоже ненавижу…
— Нет. Ленгстон умер…
— Переспал с ней по приколу.
— Маллен? Хикс? Не знаю, да и плевать. Давно уж, давно…
— Черт, да что говоришь? Последнее, что я слышал, — он бьет в гонг в Сорокамильном лагере…
— …Профессор хандрит? Я думал, он приплыл…
— Моя дорогая, любимая женщина-дитя. Как сказал лорд Бодлер:
— Мне не хватило. Проклятая слюна на моем лице, проклятый онанист…
— …камни, чтобы убить человека…
— Эх, я мог бы проделать это в самом деле отменно…
—
— Слушай, да посмотри на него. Да он просто чертовски…
— Ну итак, я говорю, смотри сюда, сука, я отрежу тебе…
—
— …соси или умрешь! Да! Вот это да, мужики!
— …не важно. Мертог не должен лезть…
— Видел я твоего Хикса. Да ничего особенного. — Чахоточный Пирс выпустил облако едкого дыма и смотрел, как оно клубится в воздухе. — Да ты помешан на цирке. И у него такой рот.
Моя голова покачивалась из стороны в сторону. Я сказал:
— Всегда держал его за сильного и молчаливого типа. Ха-ха.
— Нет. — Пирс нетерпеливо махнул рукой. — У него такой рот. И слюни текут, как это говорят? Просто идиот. Долбаный идиот.
— Где? — прохрипел я.
— Где? А я почем знаю? Спроси долбаного Профессора. Может, он знает где. Профессор все знает.
— Ах вот где вы, дорогой, — пропела мадам Октавия, словно я только что материализовался.
К моим ребрам прижалась огроменная грудь. От запаха ее духов слезы наворачивались на глаза. Мадам заворковала:
— Ангажемент подходит к концу, малыш. Ну просто западня для сыщика! Ох, настоящее действие разворачивается в Чайна-тауне. Ох, ты мой похотливый малыш!..
Красный свет. Бледные лица. От теней расходятся трещины.
Из непослушных пальцев выпал бокал. Хорошо еще, что рядом была Октавия с благоуханной холстиной; она промокнула пролитое.
Где же Виолет? Трахается с банкиром? С земледельцем? Всю ночь напролет…
— Простите, мистер Коениг. — Незнакомый голос, нечеткий силуэт.
— Эй, Фрэнки, он просто поджидает одну мою девочку…
— По приказу шерифа, мисс Октавия. Пойдемте, сэр. Нас послали, чтобы проводить вас в контору. Леви, да он пьян в стельку, возьми его за другую руку. И ты, Далтон. Вот и ладненько. Взяли!
Посланники шерифа схватили меня за конечности; показалось, что меня вознесли крылья
