приготовленную бумагу. Мне требовалась фотоприставка для микросъемок, отдел снабжения обещал достать в плановом порядке лишь через год, я же договорился с мастером-оптиком, он брался изготовить за месяц.
— Почему вы обратились с этим ко мне?
— Больше не к кому...
Дело в том, что еще до прихода к нам М. В. Келдыша в бухгалтерии раскрыли мошенничество — подделку ведомостей, фиктивные договора. Аферу раскрыл сам главный бухгалтер. Был громкий показательный процесс. Но после таких историй, как нередко бывает, обжегшись на молоке, дуют и на воду. Запретили заключение договоров со «сторонними» вообще.
— Вам действительно это нужно?
— Да, Мстислав Всеволодович.
Келдыш поморщился, но документ подписал. Следствие по делу бухгалтерии еще продолжалось, главбух исполнял служебные обязанности, поэтому вполне естественно, что при виде многократно отвергнутого им и теперь вновь принесенного мной документа его чуть не хватил удар.
— Вы опять с вашими каплями?!
— Капля и камень точит.
— «Левый» договор! В такое время! Под монастырь хотите меня подвести?!
По неопытности и эгоизму я не понимал его душевного состояния и добился-таки заключения договора. Я помчался на квартиру моего мастера. Фронтовик, раненный, побывавший в немецком плену, он жил, как все тогда, голодновато и очень нуждался в моем заказе. Чисто прибранная комната в захламленной, неопрятной коммуналке. На стенах довоенные фотографии красивой женщины, от них веяло утраченным счастьем. А теперь в этой комнате жили он и... попугай.
— Молока хочу! — бодро выкрикнул попугай мне навстречу.
— Будет теперь тебе, Попочка, молоко,— ласково подошел к жердочке хозяин. Он показал мне палец, пробитый вчера до кости железным клювом оголодавшего попугая.
Келдыш проявлял неистощимое упорство и принципиальность в доскональном выяснении научной истины. Вспоминается любопытное событие. Шел 1948 год, и знакомый читателю В. И. Скобелкин напечатал объемистую работу, где в присущем ему своеобразном стиле критиковал признанные результаты Я. Б. Зельдовича, талантливого и уже тогда известного ученого. Теперь он академик, один из крупнейших деятелей науки — физикохимик и астрофизик. В работе Скобелкина крупным шрифтом было набрано: «Ошибка Зельдовича №1... № 2» и т. д. и резкая критика, но в строго математическом и холодно-академическом стиле.
Мстислав Всеволодович вызвал к себе Скобелкина и потребовал публичного выяснения истины. Последовал беспрецедентный научный поединок: на одной стороне «барьера» наш сотрудник Скобелкин, на другой — Зельдович, сотрудник Института химической физики Академии наук. Целый месяц шли восемь раундов дискуссии — восемь открытых заседаний научного семинара. «Судьей на ринге» был Мстислав Всеволодович. Присутствовали многие видные ученые. Среди «болельщиков», конечно, были все молодые работники обоих институтов.
Казалось, «бой» начинался в очень неравных «весовых категориях», не в пользу нашего Скобелкина. Оспариваемые результаты Зельдовича по теории нормального распространения пламени считались апробированными, и сам он имел высокую научную репутацию. Скобелкин был тогда только входящим в науку, подававшим надежды и сравнительно мало известным ученым. Но он противопоставлял строгое решение приближенному.
И Зельдович, и Скобелкин, вступая в дискуссию, исходили из одного и того же — выяснить истину. Но запальчивости и резкости хватало. Помню одно из первых заседаний семинара. Слегка волнующийся Зельдович рассказывает физически ясные и четкие, но приближенные результаты своих известных работ. Потом выходит Скобелкин и начинает докладывать свою строго математическую и трудно понимаемую теорию. В нелинейных уравнениях, собственных значениях и операторах потонул всякий физический смысл обсуждаемого явления. Доклад излагался в «пижонском стиле», не так уж редком в научной среде. О том, на что автор потратил многие недели труда и рулоны бумаги, небрежно говорилось: «как нетрудно увидеть» или «с очевидностью следует». Постепенно заводясь и входя в раж, Скобелкин провел концовку в духе «три коротких прямых слева» — результаты Зельдовича необоснованны, грубо приближенны, а порою и просто неверны. Поднялся всеобщий шум, полетели реплики и возражения.
Келдыш осадил докладчика и начал методично задавать вопросы. Но Скобелкин вместо прямых ответов стал писать на доске такие сложные формулы и произносить столь длинные и заумные фразы, что у всех заболела голова. У всех, но не у Келдыша, который продолжал неумолимо сужать вилку своих вопросов, с легкостью пробираясь через математические чащи. К общему нашему удивлению, он успевал не только вникать в тонкости излагаемой теории, но и моментально находить ее слабые звенья. После вопросов Келдыша Скобелкин сбавил тон, а главное, стал лучше понимать физический смысл своей собственной работы. Периодически выступали оба спорящих, но дискуссия уже приняла характер «ближнего силового боя».
В Институте прикладной математики состоялось заключительное заседание этого беспрецедентного состязания. Оба противника под испытующим взглядом Келдыша примирительно заявили, что их результаты в общем-то близки физически и лишь имеют разную математическую форму.
Помню, Зельдович, обращаясь к президиуму, где председательствовал Келдыш, с облегчением произнес:
— Ну я могу, наконец, считать себя оправданным высшим судом математиков.
Скобелкин написал новую, более корректную работу, а весь тираж старой, по его словам, был «сожжен во дворе Академии наук под барабанный бой».
Через несколько лет после первого знакомства с М. В. Келдышем я снова докладывал в том же кабинете о результатах второго этапа завершенных работ. Мстислав Всеволодович попросил рассказать о прикладном значении полученных мной результатов, и мне припомнился старый спор между прикладной и академической науками, для отраслевого института спор вечно неразрешимый, идущий и по сей день. Каждый раз жизнь решает его по-своему. Иногда обоснованно и законно побеждают прагматики: не будем ждать, обойдемся пока приближенным расчетом, грубой прикидкой. В других же случаях... Увы, как иной раз не хватает научного руководителя с масштабом и независимостью Мстислава Всеволодовича. Тогда за беготней, за вихрем неотложных командировок, за бесконечными вахтами на полигонах теряется дальняя перспектива. Некогда сесть за стол и подумать, обобщить ценнейший материал. Возникает опасность отставания научного работника. Случается, что его начинает обгонять заводской инженер, что само по себе, конечно, неплохо. И все же старые сотрудники с грустью вспоминают «век» научных семинаров, докладов времен М. В. Келдыша, Л. И. Седова, Г. И. Петрова, Г. Н. Абрамовича, А. А. Гухмана. Когда практика хорошо сочеталась с перспективным поиском, когда можно было оторваться от текучки, посидеть, поразмыслить... Какой богатый научный задел получили тогда многие вперед на долгие годы... Но бег времени неумолим.
Мстислав Всеволодович выглядел несколько усталым, это уже не был Келдыш «образца 1946 года», каким я его увидел при первой встрече. Он очень много курил и, идя по коридору, слегка прихрамывал.
Росли темпы и требования, возрастала его нагрузка. Жизнь науки и жизнь вообще бежали чем дальше, тем быстрее, как разбегающиеся галактики во Вселенной. Стало трудно, почти невозможно урывать время для своих личных научных интересов. А ведь были у Мстислава Всеволодовича неразработанные идеи не только в прикладной, но и в «чистой» математике. В МФТИ теперь он только числился, росла стопка невостребованных купюр его зарплаты, несмотря на неоднократные напоминания, он не считал возможным ее получать. А теперь еще Келдыш организовал знаменитое ОПМ (отделение прикладной математики АН СССР). Там на ЭВМ велись расчеты огромного объема и уже не просто астрономической, а космической точности. Ее требовал выбор оптимальных траекторий ракеты. Ошибка в ничтожные доли процента могла обернуться тоннами стартового веса топлива, для которого не было уже места в баках. Поразительно вовремя подоспел переворот в вычислительной технике, без которой мощные ракеты не достигали бы расчетных орбит. Математика, как всегда, уложила свой краеугольный камень в фундамент
