Необыкновенная жизнь обыкновенной капли

собирался покинуть нашу комнату, когда, обратившись ко мне, новым, незнакомым тоном произнес: 

— А они совсем не дураки.  

— Кто? — удивился я. 

Старые художники. Те мастера разных школ, что искажают иной раз реальные пропорции на своих картинах, а иногда вообще дают обратную перспективу. Вы об этом знаете. 

— Не знаю. Нас в школе учили, что трехмерный мир изображается на плоскости обычной перспективой. 

— А вы думаете, что эта перспектива — истина в высшей инстанции? Для художника мир раздваивается, словно ваши капли,— сказал он смеясь.— Только разни­ца, что части мира вовсе не похожи друг на друга, как две капли воды, а мастер должен решить, какую изоб­ражать. 

Он стал толковать о реальном и перцептивном — чувствуемом нами — пространстве и предложил мне из­мерить на глаз ширину асфальтовой дорожки во дворе института, на которой мы стояли. Результат получался какой-то странный, хотя мой глазомер казался мне не­плохим. Явно нарушались пропорции привычной систе­мы перспективы. Б. В. загадочно молчал.

                                                                                           * * *

...Московский музей изобразительных искусств име­ни А. С. Пушкина. На втором этаже, за мраморными колоннами, залы отведены школам живописи, в начале нашего века новаторским: импрессионизм, постимпрес­сионизм. Теперь их лучшие представители стали классиками: Мане, Сезанн, Ван Гог. 

Внизу, в конференц-зале музея, идет научно-художе­ственный семинар, докладчик как раз толкует о полот­нах, что у него над головой, в залах музея. 

Скрипнула дверь, рядом со мной села девушка. Слы­шу учащенное дыхание опоздавшей и обращенный ко мне полушепот: 

— Кто докладчик?  

— Раушенбах. 

— Искусствовед? 

— Нет. 

Сказать, кто докладчик,— не поверит. Искусствове­дам и художникам докладывает о построениях на кар­тинах Сезанна соратник С. П. Королева, в те годы член- корреспондент АН СССР отнюдь не по гуманитарному отделению. 

Б. В. заканчивает цикл лекций. 

Прислушиваюсь к репликам, разговору соседей, узнаю об эволюции их настроений от первой к последней лекции. Недоверие. Скепсис. Удивление. Понима­ние. Острый интерес. 

Докладчик, крупнолобый, легкий в движениях, водит указкой по плакатам. 

Мне хочется представить его в процессе рассказа, захватившего зал. Но наверно, самое трудное в литера­туре, как и в живописи,— искусство создать портрет человека в действии. Попробуй нарисовать его в не­скольких фразах, хотя ты проработал с ним десяток лет. А сколько раз напряженно следил — не прозевать бы! — за его коронным правым ударом с той стороны пинг- понгового стола... Стараюсь вспомнить знакомые черты и движения, но возникает не лицо Б. В., а лицо Свято­слава Рихтера — тот же высокий свод черепа, та же крупная лепка мужественного лица, и быстрота движе­ний, и легкость порыва. 

Портретное сходство ученого и пианиста не «бук­вально», но оба они из мастерской одного скульптора. Лицо Бориса Викторовича чуть более земное — я встре­чал такие у эстонских крестьян. И это не случайность, в нем течет эстонская кровь. Ему ведома музыка высо­ких сфер, но для него звезды еще и ориентиры траекто­рий космических ракет. Он один из создателей новой науки — управления космическими аппаратами, и по традиции Борис Викторович открывает Королевские чтения в Москве, принимает делегации иностранных ученых, космонавтов. 

На примере Б. В. я вновь убедился, что многообра­зие интересов не заказано и современным ученым. Пусть не всем дано следовать в этом за великим Леонардо, но я уверен: такое не кануло в Лету... 

О том, что классическая система перспективы не единственный способ представить трехмерный мир на двухмерной плоскости картины, знают давно. Почему наряду с прямой существуют на картинах и параллель­ная и обратная перспективы, обсуждали много раз. По­чему так, а не иначе представляли мир разные мастера разных эпох? 

Вспоминаю, как пытался ответить на этот вопрос опытный искусствовед-экскурсовод в том самом музее, где докладывал итоги своих исследований Б. В. 

«Египетский художник старался передать не реаль­ный, объективный мир, а зрительный или, точнее, чув­ствуемый (перцептивный) образ этого мира. Ему разрешалось представлять элементы этого мира наиболее удобно и наглядно, а иногда изображать известными зрителям условными знаками. Посмотрите теперь на полотна средневековых художников, где рядом с зем­ным, реальным миром видим мы кусок мистического пространства, «того света», населенного божеством и ангелами. Земные персонажи картины на них не смот­рят, они их просто не видят. Византийские и древнерус­ские художники тоже соединяли земной и небесный мир». 

Вероятно, примерно так объяснял экскурсовод от­ступление старых художников от изображения перцеп­тивного пространства, когда выдалось у Б. В. редкое окно между вседневными обязательными занятиями и он зашел в музей, чтобы отдохнуть и отвлечься. 

Аргументация квалифицированного экскурсовода не вполне его убедила. «Большая выразительность» не могла быть единственной причиной отступления от истины, утвержденной, казалось, в последней инстан­ции. Начались размышления, попытки искать общую причину; ощущалась неясность исходных понятий, необ­ходимость навести порядок. 

При широком диапазоне интересов и гигантском объеме поглощаемой информации Борис Викторович всегда умеет очень четко находить и ставить задачу. Он сразу вычленил из огромной проблемы восприятия живописи частную, но совершенно новую и нелегкую задачу, свя­занную с геометрией и сулившую возможность матема­тического подхода. Возможно, этот случай был подбо­ром не ключа к замку, а замка к ключу, подбором за­дачи для реализации метода, нужного для того, чтобы возникла «пусковая ситуация». Не умей Б. В. быстро перестраиваться, он, наверное, прошел бы мимо не­скольких не очень обоснованных замечаний экскурсово­да. Но молниеносно сработал сканирующий луч, вы­хватил темную тропинку на перепутье исхоженных до­рог, а хорошо развитая интуиция сказала — иди! И он пошел, преодолев привычное, но ложное чувство ясности и задав себе вопрос: что представляет тот образ в со­знании художника, который переносит он на холст, картон, бумагу? 

Я не вижу возможности изложить здесь содержание исследований Бориса Викторовича и его выводы. Я пы­тался лишь рассказать немного о нем самом — ученом, инженере, моем коллеге и товарище. Тем, кто заинтере­суется проблемой изображения мира на плоскости хол­ста, рекомендую обратиться к его монографиям.

 * *

Творческий путь Б. В. Раушенбаха — это яркий, но далеко не единственный пример диалектики научного мышления, часто уводящего ученого далеко в сторону от первоначально намеченных целей, но отнюдь при этом не нарушающего некий внутренний закон, опреде­ляющий сложный путь развития личности. 

Помню те далекие годы, когда на первой доске пе­риодически проводившихся у нас в институте шахмат­ных турниров выступал будущий гроссмейстер Юрий Львович Авербах. В то время Юрий Львович строил далеко идущие планы в области нашей науки, дела с его будущей диссертацией были, что называется, «на мази». 

Но жизнь диктует свои условия: настал момент, когда научная деятельность Ю. Л. Авербаха вступила в противоречие с перспективой его спортивного роста. Предстоял Стокгольмский турнир, решающая