тротуары не хлябают под ногой, по сторонам утопают в зелени опрятные, обшитые тесом крашеные домики, перед фасадами, за прочными решетками везде палисадники с газонами и клумбами, мощеные дворы, всюду телефонные и электрические провода… Это немецкий Архангельск, здесь жили настоящие хозяева северного края, все принадлежало обитателям чистого и аккуратного городка.
И третьим лицом Архангельска была набережная… Ширь могучей Двины, то спокойной, то бурной, как море, шум и бодрые крики в порту, на судах, стоящих у портовых пристаней и на якорях, движение поморских шхунок, карбасов, ботов, раныиин, клиперов и океанских бригов, гудки огромных океанских пароходов, разноязычный говор на пристанях, странная жителю средней России не сразу понятная речь поморов, острый запах трески, сложенной высокими грудами… носился над городом всюду, — и самое яркое на берегу — бодрость и вольность движений людей, недавно пришедших с моря или собирающихся вновь отплыть, быть может на годы, энергичные, с морским загаром лица… Вглядываясь в черты этого третьего Архангельска, я заражался его движением».
Неудивительно, что эта «инфекция» поразила и Русанова — вернее, он приехал сюда, чтобы подхватить ее.
Продолжу затянувшуюся цитату из Н. В. Пинегина, благо она имеет прямое отношение к Русанову: «Крепла мысль: здесь множество возможностей. Нужно быть большим мямлей, чтоб не воспользоваться ими, не ухватиться за случай поехать на Белое море, а может быть, и дальше» (1952, с. 19). Кто-кто, а Русанов-то уж никак мямлей не был…
Можно не сомневаться — подобные же мысли одолевали на берегах Двины и самого Русанова, даже если он и не поделился ими с кем-либо из близких людей. А куда могло потянуть еще геолога (а таковым, несомненно, он уже был) с берегов Двины? В какие-то иные места, о которых уже были сведения, хотя бы предварительного характера. Например, на Тиманский кряж, обследованный Ф. Н. Чернышевым в 1889– 1890 годах, или на Южный остров Новой Земли, где тот же исследователь побывал в 1895 году, а то и на Кольский полуостров после финской экспедиции В. Рамзая, А. Петрелиуса и других. И только в письме от 8 июля 1907 года (за двое суток до отплытия парохода) место будущих исследований названо вполне конкретно: «Через день большой прекрасный пароход унесет меня в Ледовитый океан, на край света, на Новую Землю» (1945, с. 382). Возможно, все решила встреча со студентом-орнитологом из Харьковского университета Л. А. Молчановым — вдвоем на незнакомой местности с незнакомыми условиями работать все-таки легче, чем в одиночку. В любом случае следует поблагодарить студента из Харькова — он не только своим участием помог герою настоящей книги, но и описал за него перипетии событий 1907 года на Новой Земле — сам Русанов этого так и не сделал.
Интересно, что с еще одним уроженцем Орловщины пути Русанова или, по крайней мере, Молчанова в эти дни пересеклись в Архангельске, о чем свидетельствуют дневниковые строки 9 июля 1907 года (то есть за сутки до отбытия «Королевы Ольги Константиновны» на Новую Землю) Михаила Пришвина, по- своему также оценившего специфику столицы Русского Поморья: «…три росстани: в Соловки-Ла-пландию, в самоедскую тундру и в океан. Опять те же люди: моряки и богомольцы…
…На архангельской набережной весело: сколько тут мачт настоящих парусных судов… Надуваются паруса, десятки шхун приплывают и уплывают в море, сотни стоят у берега на якорях, красиво раскачиваются и отражаются в спокойной воде.
Тут люди не стареют душой: я вижу пожилого почтенного человека на самом кончике шпиля (бушприта? — В. К.).
Вижу совсем седого старца, похожего на образ Николая-угодника; он свесил ноги с борта и распевает веселую песню с бутылкой в руке» (1955, с. 616). В приведенных свидетельствах явно сквозят общие черты душевного подъема, которые, вероятно, владели и героем настоящего повествования. Пришвин продолжает далее эту тему, одновременно сообщая нам важную информацию о будущем спутнике Русанова в их первой совместной новоземельской экспедиции, с которым по прихоти судьбы оказался в соседних номерах гостиницы и, как это нередко бывает с бродячими людьми, ощутил общность интересов и впечатлений, о чем и поведал в своем дневнике.
«Белою ночью, когда все кругом молчит, совсем уже неловко так рядом сидеть и молчать.
— Вы куда едете? — спрашивает он.
— К Канину Носу. А вы?
— На Новую Землю.
Мы разговариваем одними словами, мы делимся одним настроением. Наше общение призрачно, так же как и эта белая ночь. Быть может, завтра мы расстанемся, как чужие люди, и никогда не встретимся. Но сейчас мы близки, мы готовы открыть друг другу все, что есть на душе.
Мой знакомый едет тем же путем, как и я, на Новую Землю, на большом прекрасном пассажирском пароходе “Ольга”, а я на маленьком “Николае”. Мы предполагаем возможность нашей встречи в океане и радуемся этому. Он зоолог, едет изучать птиц… Целое лето он будет на Новой Земле, в палатке, в совершенном одиночестве…
Он… показывает металлическое блюдце, в котором будет варить себе уху, кашу, жарить себе птиц; показывает палатку, несколько меховых вещей, ружье…
Мы долго говорим о самоваре и сухарях. Сколько их нужно, чтобы прожить три месяца на Новой Земле? Это сложное вычисление. И брать ли с собой солонину? Зачем брать, когда на Новой Земле живут несметные стада гусей, водится множество оленей, попадаются белые медведи… А можно ли на тюленьем жиру поджарить гусей? Вот вопрос! Да гусей можно жарить в собственном жиру» (1955, с. 617–618). Двое новичков накануне решительных событий готовы обсуждать море проблем, одолевающих их, совсем как в наше время — абсолютно ничего нового, особенно если поблизости нет опытного наставника. Есть и наивности — в полевых условиях костер проще самовара, а еще лучше примус. В любом случае свидетельство Пришвина весьма ценно. Интереснее другое — а где же в них главное действующее лицо нашего повествования — сам Владимир Русанов? Пока ответа на этот вопрос нет…
Вернемся к ситуации в Архангельске накануне отплытия «Королевы Ольги Константиновны», описанной в письме Русанова матери, уже частично цитированном выше. «Тебе за меня нечего тревожиться ни одной минуты, так как путешествие не опасно и очень интересно; я буду не один, а со мной едет новый товарищ, очень симпатичный парень, сту-дент-зоолог из Харьковского университета — он изучает птиц, которых там великое множество. Потом еще с нами едет один художник (Писахов. — В. К.), чтобы рисовать там картины дикой северной природы. Наконец, с нами едет один француз и два русских архангельских чиновника вместе со священником.
Не знаю почему, но отношение ко мне со стороны российской бюрократии весьма любезное, мне оказывают полное содействие даже без всяких просьб с моей стороны; так, например, узнав, что я еду на Новую Землю с научной целью, предложили мне пользоваться единственным хорошим домом в Маточкином Шаре, куда я еду (первое упоминание о предстоящем конкретном районе исследований. — В. К.). Я не отказался и устрою там свою главную квартиру. Разрешают провезти бесплатно массу багажа (таковы были условия Мурманского пароходства для научных экспедиций. — В. К.). Инспектор рыболовных промыслов бесплатно снабжает меня своими сетями, чиновник особых поручений г-н Макаров достанет лодку и наймет самоедов.
Как видишь, путешествие будет обставлено всеми удобствами. Беру с собой прямо чудовищное количество съестных припасов: например, полтора пуда белых и черных сухарей, полпуда сахара, пуд дроби, картечи и пуль, два ружья, полпуда керосину с примусом, масла, сала, крупы, пшена, сыру, колбас, солонины и пр., и пр. У меня одежда: 1) французская — легкая и непромокаемая для охоты и 2) самоедская из оленьих и тюленьих мехов для спанья, невероятно теплая.
Буду охотиться на уток и гусей, которых там тысячи. Постараюсь убить оленя. Белых медведей опасаться нечего, они летом уходят еще дальше на север.
В Архангельске нашлись новые знакомые, которые очень помогают мне в моих окончательных сборах. Особенно драгоценна помощь г-на Афанасьева, милого и радушного архангельца, который угощал меня сегодня великолепными горячими пирогами, треской (особенно хороша с маслом) и, наконец, с изюмом. Вот оно — русское гостеприимство…
Больше ты от меня не получишь ни одного письма до первой половины сентября, так как почта, то есть пароходы, ходит только два раза в год. В сентябре жди меня» (1945, с. 382–383).
Очень личное письмо по форме, такие писали своим родным тысячи молодых людей, отправляясь на
