Проблема «бессознательного»

коммуникации столь же решитель­но, как и больной психотический... Значит ли это, что его поведение вообще перестает быть что-то означающим? Весь вопрос заключается в этом. Подобно тому, как при психозах наблюдатели... обнаруживают... понятные смыслы, психосоматические синдромы и болезни также

позволяют уловить за расстройствами, связанными с фи­зиологическими процессами, обстоятельства, имеющие определенное жизненное значение — тем самым они при­обретают определенное место в истории личности боль­ного. Они не являются случайными эпизодами... Однако подобному тому, как психоз требует для своей реализации других условий, помимо связанных с историей личности больного, возникновение психосоматических болезней также определяется иными факторами: унаследованными или приобретенными предрасположениями, придающими хрупкость определенным физиологическим системам. Во­прос, который подлежит разрешению, — это каким спосо­бом организм приходит к выражению некоторых аффектов скорее висцеральным путем, чем развитием психоза или невроза или на основе нормального использования речи и жестов. Этот вопрос не решен и именно поэтому я го­ворю, что не существует психосоматического объяснения. Психоаналитики разрабатывают эту проблему. Непсихо- аналитики — также. И поэтому я хотел бы, чтобы проф. Бассин нам открыл свою собственную точку зрения...»

Ответ

профессору

Brisset

.

Мы привели выше лишь небольшой фрагмент из об­ширной статьи проф.

Brisset. Нам представляется, что именно в этом отрывке изложены основные воодушев­ляющие проф.

Brisset идеи. По их поводу мы хотели бы сформулировать два замечания.

Если проф.

Brisset полагает, что психоанализ дает знания, которые принципиально нельзя проверять опыт­ным путем, что здесь речь идет не об «объяснении», а о «понимании», что у критиков психоаналитической концеп­ции «нет права» требовать от защитников этой кон­цепции каких-либо «доказательств» и т.д., то не ка­жется ли ему, что тем самым он отвергает право психо­анализа на

детерминистическую

интерпретацию каких бы то ни было психических проявлений и состоя­ний, т.е. на позицию, которую многие объявляют особенно характерной для

Freud?

Мы полагаем, что если принять трактовку возможно­стей и задач психоанализа, которую предлагает проф.

Brisset, то это скорее, чем что-либо другое, означает ис­ключение этой концепции из круга не только «естествен­ных» наук (противопоставляемых наукам «историчес­ким»), но из

области рационально аргумен­тируемого знания вообще.

Согласуется ли такое понимание с традиционными установками самой психо­аналитической школы?

И второе замечание. Проф.

Brisset утверждает, что психосоматический синдром не символичен в том смысле, в каком символичен синдром истерический. К этой мысли можно только присоединиться. Но в чем же тогда спе­цифика психосоматического синдрома? В том, что в нем отражаются за покровом физиологического расстройства «обстоятельства, имеющие жизненное значение» для больного? Но разве не очевидно, что именно

связь с историей жизни больного,

с историей его орга­низма и с историей его личности — и

только

эта связь — и придает психосоматическому синдрому его роль свое­образного зеркала «жизненно важных значений»?! И не кажется ли проф.

Brisset, что если аффект выражается «висцеральным путем», то понять механизмы проявляю­щихся здесь связей можно — как это и делает на каждом шагу клиника — без всякой аппеляции к специфическим представлениям психоанализа?

Мы ограничиваемся постановкой этих вопросов, пото­му что наш ответ на них достаточно подробно изложен на предыдущих страницах настоящей книги, в связи со всем тем, что было сказано выше о патогенетической ро­ли установок.

Ответ

профессора Еу.

То, что сознание реализуется только мозгом; то, что, завися от социальных факторов, сознание не сводимо к его физиологической основе; то, что философия диалек­тического материализма показала невозможность исчер­пать нормальное состояние сознания его физиологичес­кими характеристиками и тем самым показала ограни­ченность объясняющей роли физиологических понятий в теории сознания; то, что, напротив, анализ психопатоло­гических состояний приводит нас к нейрофизиологичес­ким сдвигам, — таковы очевидные истины или по край­ней мере положения, соответствующие систематизиро­ванной концепции, которую я разработал как

органо-динамическую теорию

в психиатрии. Я поражен и счастлив, что могу найти контакт по этим фундаментальным по­ложениям с «марксистско- ленинской диалектикой» и с авторами. Я уже обратил внимание (в дискуссии, имев­шей место в Бонневале, в 1947 г.

по проблеме психоге­неза неврозов и психозов),

что все метафизические в общие концепции, затрагивающие вопрос о природе че­ловека и его организации, совпадают в некоторых пунк­тах. Мне представляется, что именно эти области совпа­дения мнений придают философской и научной мысли ее значимость, ее логическую ценность и реалистичность. И я думаю в этой связи, что теория психической болез­ни, которую я защищаю, может быть принята диалекти­ческим материализмом так же, как и спиритуалистичес­ким томизмом, ибо она рассматривает как предмет наше­го познания то, что является существенным для этих политических, религиозных или философских систем, а именно идею

эволюции

и

иерархии функций,

которая определяет диалектический прогресс формирования су­щества в окружающем его мире.

Последнее положение может вызвать недовольство, авторов, которые более специальным образом рассматри­вают «идеалистические» (?) концепции феноменологии и психоанализа в связи с моим пониманием этих теорий, т.е. в связи с моим толкованием клинической реально­сти. Они меня упрекают в диалектическом подходе[120]

поскольку я, стремясь преодолеть противоречия между психогенезом и органогенезом (противоречия между де­терминирующей ролью факторов внешнего и внутреннего порядка), попытался создать, опираясь, на «научные» как мне кажется, принципы

Jackson возможно более яс­ное представление о структурных уровнях, которые скрыты в нормальном состоянии и которые болезнь «вы­являет».

Я стремился построить существенно архитектоничес­кую теоретическую модель, организация отношений в которой может обрисоваться только после того, как рас­крывается

совокупность

структурных связей, освещае­мых каждой из существующих теорий лишь частично. Если авторы рассматривают как эклектику это стремле­ние понять целостность организации человеческого су­щества, я согласен быть эклектиком или, точнее говоря, синтетиком. в моей научной работе. Если же они хотят сказать, что я эклектик, потому что располагаю рядом

разнородные точки зрения, не имеющие друг с другом связей, я им предлагаю (они меня извинят за это в связи с уважением, которое они мне оказывают и которое я со «своей стороны испытываю по отношению к их работам) прочитать мою книгу

«Сознание».

Я не допускаю, что они смогут это сделать, не заметив, что упрек, который они мне адресуют, плохо обоснован. Я не

заимствую

у феноменологии ее способ описания явлений, составляю­щих сущность сознания, его структуру и природу; я не

заимствую

у психоанализа его представление о бессоз­нательном (которое я к тому же критикую, основываясь на работах самого

Freud), ибо сознательное существо не может себя воспринимать и еще менее может ощутить себя во всей своей реальности, не прибегая к заключен­ному в нем бессознательному. Это не потому, что я осно­вываюсь на этих теориях, которым авторы не доверяют, по каким-то непонятным