Проблема «бессознательного»

психологического

«моделирования»,

а тем самым как психологическая основа

регулирования

предстоя­щей деятельности.

Создается поэтому убеждение, что скептические выс­казывания по поводу активности сознания, которые при­надлежат некоторым из ведущих теоретиков нейрокибер­нетики, отнюдь не вытекают логически из основных положений этой дисциплины. Они являются скорее выра­жением лишь определенной неадекватности исходных теоретических позиций и неточностей в понимании при­роды сознания, которые эти исследователи допускают.

Если, однако, сознание не эпифеномен, а активный фактор мозговой деятельности, то каково же его отно­шение к активности «бессознательного»? Здесь мы огра­ничимся напоминанием только одного тезиса, который в плане дискуссии с психоаналитической школой имеет принципиальное значение.

Не подлежит сомнению, хотя в литературе этот мо­мент редко подчеркивается и может быть для сторонни­ков психоанализа неожиданным, что одной из ошибок фрейдизма явилось поразительное

упрощение

пробле­мы связей между сознанием и «бессознательным», резкое сужение диапазона разнотипных, выступающих здесь от­ношений. Вся трудно вообразимая и внутренне противо­речивая сложность этих отношений была сведена теори­ей психоанализа к единственной динамической тенден­ции — к функциональному антагонизму сознания и «бессознательного», к учению о «вытеснении» как об ос­новном эффекте этого антагонизма и к представлению о символике как о главном способе преодоления «бессоз­ нательным» разнообразных запретов, которые на него налагает сознание. Такое ограничивающее понимание должно быть отклонено не только потому, что вступает в противоречие с принципами эволюционного подхода, но и потому, что все без исключения объективные исследо­вания неосознаваемых форм психики и высшей нервной деятельности подтверждают существование между созна­нием и «бессознательным» взаимодействий, носящих ха­рактер как функционального антагонизма, так и функ­ циональной синергии. Последний тип отношений преобл

адает в условиях нормы и необходим для адекватной организации самых различных форм адаптивного пове­ дения.

Понимание этой двойственности в отношении катего­рий сознания и «бессознательного» не только освобож­дает от неправильной психологической трактовки. Оно не менее значимо и в более широком социологическом и философском плане, так как устраняет характерное для психоаналитической концепции противопоставление соз­нания «бессознательному» как двух изначально анта­гонистических сущностей. Отказ же от этого противопо­ставления ведет к отказу и от пессимистического взгля­да фрейдизма на судьбу человека и человечества в це­лом. Он освобождает нас от идеи безысходной якобы под­чиненности сознания неосознаваемым примитивным влечениям, от представления о безнадежности борьбы против того, что будто бы только слегка прикрыто фле­ром цивилизации, но остается как неискоренимое напо­минание о происхождении современного человека от его далеких звероподобных предков.

Связь логики фрейдизма с этой мрачной философией неоспорима. После того же как идеи

Freud были возве­дены в ранг социологической доктрины, они не только способствовали укреплению этих духовно обезаруживающих и (не побоимся резкого слова) аморальных догм, но продолжают питать их в разных формах, к сожалению, и поныне.

Заключительные разделы работы посвящены пробле­ме регулирующей активности «бессознательного» и спо­собам выражения этой активности в поведении человека и динамике различных функций его организма.

Анализируя организующую роль «установок», мы по­пытались проследить конкретные формы включения «бес­сознательного» в функциональную структуру действия. В этой связи мы обратили внимание на характерное про­тиворечие между необходимостью непрерывной регуля­ции действия и вынужденно прерывистым характером управляющей активности сознания. Это противоречие лучше, пожалуй, чем какой-либо другой факт, позволяет понять неизбежность участия «бессознательного» в про- цессах регулирования действий.

Мы обратили внимание на то, что если допускается вплетение «бессознательного» как активного фактора

регуляции в ткань действия, то неминуемо возникает множество характерных вопросов, таких как проблема отпошения представления о неосознаваемой «установке», регулирующей действие, к представлению об «автомати­зации» произвольной активности, разработанному старой психологией; проблема иерархической структуры «дея­тельности» и вариаций степени осознанности элементар­ных «действий», формирующих эту деятельность; вопрос

о «динамическом» характере осознаваемых и неосозна­ваемых «установок», стремящихся к реализации в пове­дении; вопрос об отражении неосознаваемых установок в активности сновидений; проблема влияния этих уста­новок на формирование клинических синдромов и на динамику патологических процессов и т. д.

Легко заметить, что все эти вопросы долгое время рассматривались как доступные для исследования только с помощью методов разработанных в рамках психоана­лиза и психосоматической медицины. Мы могли отвле­каться от них, пока тема регулирования поведения «бес­сознательным» не встала перед нами во всей своей ост­роте. Когда же сомнения в регулирующей активности «бессознательного» были устранены, возникла задача не отклонять подобные проблемы, а конкретно показать, в чем заключается неадекватность их психоаналитическо­го решения и каким путем следует идти дальше.

Анализ этих сложных проблем потребовал использо­вания точных понятий. Поэтому мы начали его с уточ­нения основных используемых категорий: «неосознавае­мых форм психики» и «неосознаваемых форм высшей нервной деятельности». Мы смогли внести эти уточнения, опираясь на данные, относящиеся к вопросу о разных степенях «отщепления».

Анализ онтогенеза сознания не оставляет сомнений, что на определенных этапах этого сложного процесса мы оказываемся перед лицом феноменов, которые, будучи заведомо психическими, не являются вместе с тем осоз­наваемыми. Ребенок мыслит и чувствует, но осознание того, что он мыслит и чувствует, приходит к нему лишь в определенной, относительно поздней фазе его разви­ тия. Осознание субъектом его собственных переживаний оказывается разнообразно нарушенным и в условиях клиники, При описании подобных расстройств осознания мы можем обращаться к большинству традиционных психологических понятий (мышление, аффект, ощуще­ние потребности и удовлетворения и т.п.), предполагая лишь что в структуре и динамике процессов, которые отражаются в данном случае этими понятиями, сущест­вуют специфические особенности, вытекающие из их характерной «непрезентируемости» сознанию. Таким образом, перед нами оказываются «неосознаваемые формы психики» в строгом смысле этого понятия.

Иная картина обрисовывается, когда мы переходим к рассмотрению более грубых форм «отщепления», при которых не только отсутствует «презентируемость» пси­хологических содержаний, но и сама «переживаемость» этих содержаний как субъективного отражения действи­ тельности, степень интенсивности, непрерывности и яс­ности этой «переживаемости» становятся очень трудной для решения проблемой. При анализе подобных грубых форм, наблюдаемых как в клинике, так и в норме (на­пример, на определенных этапах развертывания «авто­матизированного» действия), мы оказываемся перед ли­цом активности, обеспечивающей очень сложные подчас формы приспособительного поведения и носящей поэто­му характерные черты высшей нервной деятельности. Однако единственный психологической категорией, ко­торую мы можем адекватно использовать при анализе этой активности, является категория «установки».

Поэтому понятие «неосознаваемые формы высшей нервной деятельности» в его собственном, узком смысле целесообразно резервировать для обозначения именно подобных своеобразных процессов, за которыми, вопреки их целесообразной направленности, невозможно увидеть динамику обычных субъективно «переживаемых» психо­логических состояний[101] .