подвергнутых резкой критике В. И. Лениным, но главным образом — вследствие крайне тенденциозного освещения данного вопроса в историографии. «Крайностью, в которую впадали руководители Пролеткульта, и в частности А. Богданов, было то, что они призывали поэтов (?) строить пролетарскую культуру в полном отрыве от культурного прошлого», — читаем мы, например, в недавней антологии стихотворений и поэм первых лет Октября. Однако надеемся, что в нашем сборнике читатель найдет достаточный материал для объективной характеристики отношения к культурному наследию «в частности» А. Богданова и опровержения еще одного мифа, унаследованного от сталинской эпохи — расхожего мнения о «богдановском нигилизме».
Как показывает историографический анализ, обвинение Богданова в отрицании культурного наследия (и сведение к этому всей программы «пролетарской культуры») впервые появилось в злостно фальсификаторской книжке А. Щеглова «Борьба Ленина с богдановской ревизией марксизма» (вышедшей в недоброй памяти 1937 м)[118] и перекочевало на страницы монографий, учебных пособий, диссертаций.
Почти все пишущие о Пролеткульте, приводя отрицательные высказывания о нем В. И. Ленина, игнорируют принципиальное ленинское положение: «Самое надежное в вопросе общественной науки… — не забывать основной исторической связи…»[119]. Но о каком понимании исторической связи может идти речь, когда никто не только не понял, но и не старался понять связи тектологии как попытки организации общенаучного пролетарского базиса с моделью социализма Ф. Энгельса?
Когда выдающаяся теоретическая концепция, содержащая первую серьезную попытку системно- кибернетического анализа вопросов функционирования социальных структур и управления ими, трактуется как «мрачная научная фантазия… на основе биопсихологии»[120] (?) или изложение… тейлоризма[121], к которому на деле никакого отношения не имеет? Когда Пролеткульт упорно оценивается под углом зрения сугубо
Разумеется, были и схематизм, и вульгарный социологизм, и переиздание Пролеткультом старой книги А. А. Богданова «Философия живого опыта», содержащей прямую полемику с диалектическим материализмом, и отстаивание Лебедевым-Полянским с молчаливого согласия Богданова требования об «автономии» Пролеткульта от Наркомпроса. Все это вызывало резкую критику. Масла в огонь подлило и то, что уже после ухода Богданова из Пролеткульта его именем безответственно воспользовались две подпольные организации — «коллективисты», а позже «Рабочая Правда» [124]. В их авантюристических выступлениях увидели подтверждение опасений В. И. Ленина, что под флагом «пролетарской культуры» может свить себе гнездо какая-нибудь политическая ересь[125], и «еретику» Богданову был закрыт доступ в рабочую среду.
На него обрушился шквал тенденциозной критики с позиций «плехановской ортодоксии» и «воинствующего материализма». Писали об «отрыжках богдановщины» в политэкономии, о «меньшевизме в пролеткультовской одежде», о недооценке массовой борьбы, об «оппортунистической реакции против революции» и т. д.
Богданов стоически встретил этот новый трагический виток своей судьбы. Он не надломился, как позднее Герберт Уэллс, который, по словам Дж. Оруэлла, «верил в добро науки, а когда увидел, что от точных наук может иногда быть и зло, то потерял голову». Он остался убежденным сторонником социализма, «коллективистом по чувству и разуму одновременно»[126] , хотя и никак не мог слиться с массовым коллективным потоком, устремившимся в русло построения «социализма в одной стране».
С теоретиками последнего Богданов не скрывал своих разногласий. Один из них, некогда его восторженный почитатель и одновременно яростный оппонент — Н. И. Бухарин, теперь с высоких трибун критиковал «полумарксистского литератора», не согласного с ортодоксией генеральной линии[127]. А И. В. Сталин, подбираясь к пьедесталу «единственного великого», в одном из писем 1925 г. со значением обмолвился о закономерно сошедших со сцены бывших большевистских вождях Луначарских, Богдановых, Красиных…[128]
Богданов же продолжал работать — теперь во главе основанного по его инициативе Института переливания крови, желая практически проверить заманчивую идею «коллективной борьбы за жизнеспособность», выдвинутую им в «Красной звезде». Он понимал, что служба переливания крови необходима стране, над которой может нависнуть угроза войны, и надеялся помочь восстановлению сил работников, ослабевших, «изношенных» в условиях напряженного хозяйственного строительства.
Его героическая гибель в результате проводимого на себе медицинского эксперимента не могла оставить равнодушной советскую общественность. 13 апреля 1928 г. Совнарком РСФСР, «принимая во внимание исключительные революционные и научные заслуги А. А. Богданова (Малиновского)», постановил присвоить его имя Государственному научному институту переливания крови[129].
Н. И. Бухарин в прощальном слове выразил уверенность, что история, несомненно, отберет все ценное, что было у Богданова, и отведет ему свое почетное место среди бойцов революции, науки и труда. «Чем дальше отойдет человечество от переживаемой нами эпохи, тем ярче будет сиять созвездие В. И. Ленина, в котором имя А. А. Богданова никогда не померкнет», — сказал у гроба старого друга А. В. Луначарский[130].
Однако в известный период нашей истории померкло не только имя Богданова — померкла «Трагедия крупного ума»[131] в сравнении с трагедией попранной памяти.
Провозглашенный генсеком Сталиным «великий перелом» сопровождался развернутым идеологическим наступлением по всему фронту. Борьба с «богдановщиной» — «идеалистической фальсификацией марксизма, смыкающейся с реакционной буржуазной наукой»[132], с «богдановщиной» — «теоретической основой правого уклона» была объявлена актуальной задачей.
Роковую черту подвел 1937й. После выхода уже упоминавшейся книжки А. Щеглова, заканчивающейся призывом «развеять в прах все и всякие богдановско-бухаринские реставраторские, буржуазные „теории“, являющиеся орудием фашистской контрреволюции в борьбе против победившего в СССР социализма»[133], имя Богданова исчезло из названия Института переливания крови. Оно было восстановлено лишь в 1990 г.
В последнее прижизненное издание своей главной работы — «Тектологии» — Богданов вставил слова-предупреждение: «В революционные эпохи особенно часто и особенно ярко выступает процесс преобразования организаций с зародышевой агрессией, в виде едва заметной авторитарности, в организации вполне выраженной эгрессии, строгой авторитарности, дисциплины, „твердой власти“»[134]. До апофеоза «авторитарности» и «твердой власти» Богданов не дожил. Его нельзя было физически репрессировать. Репрессированы были его имя, его книги, его идеи. Все это было затоплено мутной волной сталинского идеологического цунами и осело под илистой почвой «оттепели» и «застоя». Социализм Богданова не был нужен ни «социализму, построенному в основном», ни «развитому социализму». И только теперь, в дни мучительного осмысления исторического опыта нашей страны и всей социалистической традиции, Богданов приходит к нам.
В настоящий сборник включены работы А. Богданова с 1904 по 1920 г. Среди них есть практически неизвестные не только широкому читателю, но и специалистам. Касаясь вопросов политики, экономики,
