неосторожности в темноте задел проволоку только что взведенной им мины.
Поистине, минер ошибается один раз. Вот и ошибка Омельченко для него была последней. Друзья в штабе батальона мне рассказали, что там всерьез обсуждали, как уберечь меня от трибунала за это, хотя и с благими намерениями, но умышленное 'вредительство' и не дать свершиться моему переходу из категории командира штрафников просто в штрафники.
Как потом рассказал мне начальник штаба Лозовой Василий Афанасьевич, наш комбат, тогда уже полковник Осипов, лично ездил к командующему 70-й Армией генералу B. C. Попову хлопотать за меня. Мол, молодо-зелено. Известно, что в молодости человек загорается как сухие дрова. Наберется вскоре этот юный лейтенант опыта, остепенится и больше не будет делать необдуманных, опрометчивых шагов...
Да еще мне помогло то, что на установленных нами минах однажды ночью подорвались несколько немцев. Они, видимо, пытались проникнуть в наше расположение за 'языком'. Наверное, и для фрицев наличие минного поля здесь тоже оказалось неожиданностью.
Уже говорилось, что немцы не раз пытались как-то установить, какая воинская часть теперь противостоит им на этом оборонительном рубеже. Но все-таки каким-то образом они определили, что это был штрафбат, так как несколько позднее через свои громкоговорители фашисты в начале каждой передачи обязательно включали нашу знаменитую песню 'Катюша' и даже исполняемую по-немецки 'Вольга-Вольга, Мутти Вольга', а затем уже призывали штрафников повернуть оружие против своих 'командиров- притеснителей', и, вместе с тем, называли нас 'Бандой Рокоссовского'. Как нам было и раньше известно, это прозвище дали немцы именно нашему батальону еще в 1943 году, когда батальон после своего создания вступал в первые бои на Курском выступе в составе тогда еще Центрального фронта, которым командовал генерал Рокоссовский Константин Константинович.
В свободное время (а оно в обороне иногда все-таки бывало) офицеры вели со штрафниками беседы о боевом опыте - и своем, и самих штрафников. Это было, если хотите, что-то вроде курсов повышения квалификации.
Из рассказов бывалых воинов о боевых действиях я почерпнул, что мой случай подрыва на мине не такой уж исключительный, что-то аналогичное со счастливыми исходами случалось и с другими. Так, мне запомнился рассказ командира роты капитана Матвиенко о том, как его однажды подкараулил в засаде здоровенный фриц, схватил, зажал под мышку и потащил. Кое-как ухитрился Иван свою болтающуюся где- то внизу ногу вставить между ног фрицу. Тот не ожидал такой подножки, упал и на мгновение выпустил пленника, а Иван успел за этот миг сапогом ему 'врезать меж глаз' и убежать.
Один из штрафников, майор Авдеев сам был в недалеком прошлом командиром отдельной штрафной роты (армейской). Она состояла не из провинившихся офицеров, как роты в нашем ШБ, а из рядовых и сержантов, покинувших поле боя или отступивших без приказа, просто дезертиров или мародеров, а также бывших заключенных-лагерников, которым была предоставлена возможность искупить свою вину на фронте.
Авдеев рассказал, как его самого угораздило в штрафбат. Рота наступала в тяжелых условиях. В течение трех дней ожесточенных боев за крупный населенный пункт из более чем пятисот бойцов потеряли больше половины. А старшина и писарь роты, получая продовольствие после того, как оставшуюся часть роты вывели из боя, 'забыли' сообщить о потерях и получили продовольствие на весь списочный состав роты. Образовался хороший запас и американской свиной тушенки, и кое-чего другого и, главное, солидное количество спиртного. Ну, не сдавать же обратно все это добро! И решил ротный, коль уж так случилось, устроить поминки по погибшим. Да заодно обмыть награды, которых были удостоены и сам командир роты, получивший третий орден Красного Знамени, и оставшиеся в живых штатные офицеры. Пригласил армейское начальство, с которым имел хорошие контакты, в том числе и из разведотдела штаба армии, даже некоторых офицеров армейского трибунала и прокуратуры.
А вскоре за 'злостный обман, повлекший за собой умышленный перерасход продовольствия' (это вам не 'колоски' на хлебном поле!), оказался на скамье подсудимых и получил 5 лет лишения свободы с заменой двумя месяцами штрафбата. Не помогли ни только что полученная награда, ни присутствие на 'поминках' представителей карательных органов.
Много поучительного было в этих беседах и рассказах.
А между тем немцы постепенно активизировали свою информационную войну против нас. Они постоянно забрасывали к нам и с самолетов, и специальными агитснарядами большое количество разных листовок. В них содержались и призывы сдаваться (листовки-пропуска в плен, так называемые ШВЗ - 'штык в землю'). Масса листовок была о том, будто сыновья Сталина и Молотова уже сдались в плен и всякое другое, чему мы, конечно, не верили.
Надо сказать, что наш особист Глухов, да и некоторые политработники поначалу очень ревностно следили за тем, чтобы штрафники не подбирали и не прятали листовок (тем более - пропусков ШВЗ). Видимо, был у них такой приказ. Но вскоре убедились, что эти листовки штрафники брезговали пускать даже на махорочные самокрутки, а использовали только по известной 'нужде' и поостыли в своем рвении.
Поскольку меня за рогачевский рейд ничем не отметили, мне приходила мысль, что меня 'обошли' наградой, может быть, потому, что мой отец в 1942 году был репрессирован за нелестное высказывание в адрес руководства страны о неудачах на фронте в первое время войны. А может, думалось, и потому, что один из моих старших братьев, Виктор, пропал без вести в конце 1942 года под Сталинградом. Не попал ли он в плен и не смалодушничал ли? Какие только мысли ни приходили тогда на ум. Время было такое. Да и мировоззрение.
Однако после того как я подорвался на мине, получил ранение, вместо ожидаемого наказания за несанкционированное разминирование завала в начале июля приказом Командующего 70-й армией генерала Попова B.C. я был награжден орденом Красной Звезды. Как сказал мне при вручении ордена наш 'батя' комбат Осипов, 'за решительность, инициативу и смелость по укреплению обороны и за умелые боевые действия в боях за город Рогачев'. Так сказать 'по совокупности'. У нас чаще всего награды были не за отдельные бои, а именно 'по совокупности'.
К слову сказать, в нашем комбате как-то удивительно совмещались немногословие, твердость и строгость с одной стороны, и доброта, отцовская забота - с другой. Недаром все его иначе не называли между собой, как 'батя', 'отец'.
Так счастливо для меня закончилась эта минная история. Хотя с минами вообще мое 'взаимодействие' случалось не раз, но всегда удивительно удачно. По ходу описания боевых действий я еще об этом расскажу.
Этот оборонительный период на фланге 1-го Белорусского фронта был насыщен и другими боевыми эпизодами. Были и события, которые прошли как-то мимо моей памяти, не задержавшись в ней. Но почти все, что происходило здесь в ходе наступления, отпечаталось в ней прочно.
Впечатление 'нечаянного отдыха' было, конечно, далеким от истинного смысла этих слов. Постоянные артналеты, интенсивные обстрелы приводили и тогда к серьезным потерям. Так, однажды во время артиллерийско-минометного налета тяжелая мина угодила в легкое перекрытие подбрустверного блиндажа, где размещался мой друг еще по рогачевской эпопее Петя Загуменников, командир взвода противотанковых ружей. Результат: трое убитых, двое раненых, а друг мой тоже чуть не погиб, отделавшись контузией, после которой он долго почти не слышал. Видимо, распознав по губам мой вопрос 'Почему не в медсанбате?' - ответил: 'Так пройдет!' И прошло же.
Как я уже говорил, немцы всяческими методами, в том числе и авиаразведкой, пытались раскрыть систему нашей обороны и определить изменения в ней, происшедшие за последнее время. Над нами повадилась нахально летать 'рама'. Так на фронте прозвали фашистский двухфюзеляжный разведывательный самолет-корректировщик 'фокке-вульф'. Один штрафник-пулеметчик приспособил колесо перевернутой крестьянской телеги под вращающуюся турель ручного пулемета Дегтярева и в очередной пролет 'рамы' на низкой высоте так удачно запустил в нее длинную очередь трассирующих и бронебойных пуль, что самолет 'клюнул', резко стал снижаться и, едва перелетев через речку, упал и взорвался. Летчик даже не смог воспользоваться парашютом.
Сколько было радости у нас! И не только потому, что 'наша взяла'! Радостно было в первую очередь штрафникам! Знали, что за сбитый самолет или подбитый танк надлежало награждение орденом Отечественной войны! Причем без тех условий, когда за боевые отличия награждали медалями или
