упавшего настроения.
Сразу же после ужина, без так необходимого, хотя бы на несколько часов, отдыха, нам предстояло преодолеть ускоренным маршем километров 15, чтобы еще до рассвета занять окопы в назначенном участке обороны на правом фланге плацдарма.
Где шагом, где бегом, еще задолго до рассвета взмыленные, как загнанные лошади, ввалились мы в окопы, которые занимали подразделения, кажется 108-й или 37-й стрелковых дивизий, не помню. Уже после войны, в воспоминаниях генерала Батова 'В боях и походах' прочел, как комдив 108-й дивизии говорил, что 'бой на Наревском плацдарме для частей нашей дивизии за всю войну был одним из самых жестоких'. А значит, и для нас тоже.
В дальнейшем, изучая материалы, касающиеся боев на этом плацдарме, я узнал, что в полосе, где нам приходилось сражаться, действовали 444-й, 407-й и 539-й стрелковые полки, чьи подразделения 'отдавали нам право' идти за них первыми в атаку. А вот кто из них сменял нас потом на отвоеванных у немцев позициях, не помню, да и не знал, наверное, потому что рота наша фактически и здесь действовала самостоятельно.
Поскольку в окопах мы появились еще задолго до рассвета, то и те, кого мы сменяли, сразу же покинули траншеи, чтобы смену эту не заметил противник. Единственное, что мы успели узнать у сдавших нам оборону, это то, что немецкие окопы от нас не далее 150 метров, и что днем и ночью фрицы совершают массированные артналеты, а днем за нашими охотятся и снайперы, и пулеметчики, которых, по-видимому, там немало.
Задачу нам еще не определили, хотя мы уже знали, что снова нас поставили не просто для усиления обороны.
В течение дня мы дополучили боеприпасы, в том числе много ручных наступательных гранат РГ-42 и РГД-43 (кажется, так они назывались), которые в отличие от оборонительных Ф-1 имели небольшой радиус убойной силы осколков и предназначались
в основном для применения на ходу, значит, как правило, в штурмовых атаках. На каждое отделение получили по одной противотанковой гранате РПГ-40. Значит и здесь возможна встреча с танками.
Хочу обратить внимание читателя на то, что наш батальон постоянно пополнялся новым оружием в достаточном количестве.
У нас уже были еще не широко применяемые в войсках новые автоматы ППШ вместо ППД. Получили мы и новые противотанковые ружья ПТР-С (т. е. Симоновские) с пятизарядным магазином. И вообще недостатка в оружии мы никогда не испытывали. Об этом я говорю потому, что нередко в послевоенных публикациях утверждалось, будто штрафников гнали в бой без оружия или давали одну винтовку на 5-6 человек и каждый, кто хотел вооружиться, желал скорейшей гибели того, кому оружие досталось.
В армейских штрафных ротах, когда их численность превышала иногда тысячу человек, как мне рассказывал уже через много лет после войны офицер Михайлов Владимир Григорьевич (к сожалению, теперь уже покойный), командовавший тогда такой ротой в 64-й армии, бывали случаи, когда просто не успевали подвезти нужное количество оружия и тогда, если перед выполнением срочно поставленной боевой задачи не оставалось времени на довооружение, одним давали винтовки, а другим - штыки от них. Свидетельствую: это никак не относилось к офицерским штрафбатам. Оружия, в том числе и самого современного, там всегда хватало.
Бойцы наши немного успокоились, прошла острота обиды на нового комбата, который не смог или не захотел поставить вопрос перед генералом Батовым о достойной оценке действий штрафников при выполнении предыдущей задачи. И в первую очередь - бронебойщиков, которых новый комбат почему-то не очень жаловал, возвращая реляции ротного на их награждение и освобождение.
Почему я так подробно останавливаюсь на этом? Потому, что эта обида за них до сих пор живет в моей памяти, хотя прошло уже почти 60 лет с того времени. И потому, что в предстоящих боевых действиях, как оказалось в итоге, погибло очень много опытных боевых офицеров, хотя и в чем-то проштрафившихся, но полностью осознавших вину свою, какая бы она ни была, и убедительно доказавших не только смертью своей, но и боевыми делами преданность Родине и верность присяге.
Дальнейшие события развивались так, что в течение этого дня нам даже удалось урывками подремать. Кто умудрился сделать это сидя, кто даже лежа, в так называемых подбрустверных нишах (вырытые вдоль окопа в нижних, ближе ко дну, стенках длинные норы без верхнего потолочного перекрытия). Отдыхать в них можно было из-за малой высоты 'потолка' только лежа.
Те массированные артналеты, о которых нам говорили наши предшественники по этой обороне, не заставили себя долго ждать. Видно, у немцев здесь было много артиллерии, в том числе и шестиствольных минометов, которые у нас получили прозвище 'боровы', наверное из-за того, что звуки их выстрелов чем-то напоминали поросячий визг. Их мины с высокой навесной траектории падали в окопы почти вертикально, и взрывы их были особенно опасны для находящихся там. Поэтому те, кого мы сменили, и вырыли эти ниши для защиты от осколков таких мин.
Я уже говорил, что штрафники, часто рискуя своей жизнью, делали многое, чтобы сохранить жизнь своих командиров. И говорил уже, что особой любовью всех в нашей роте пользовался Ванюша Янин - старший лейтенант, заместитель командира роты, безумной храбрости офицер.
Так вот, чтобы во время артналетов понадежнее упрятать Ваню Янина от мин этих 6-ствольных 'боровов', штрафники облюбовали для него одну из таких подбрустверных ниш. А чтобы усилить надежность защиты, увеличили эту нишу так, чтобы кроме него поместилось еще хотя бы два человека для прикрытия. Во время одного такого артналета опекающие его штрафники настояли, чтобы он лег в эту нишу, и прикрыли его, улегшись рядом. Едва успели они там разместиться, как какой-то крупнокалиберный, тяжелый артиллерийский снаряд разорвался рядом, земляной потолок рухнул и завалил спрятавшихся.
Лежавший у края боец с помощью бросившихся на помощь товарищей кое-как выбрался из этой нечаянной могилы, успели откопать едва живого второго бойца, а пока добрались до Янина - он уже был мертв. Так погиб храбрейший офицер, старший лейтенант Иван Георгиевич Янин, не получивший ни одного пулевого или осколочного ранения, не побывавший ни одного дня в лазарете или медсанбате.
Всех нас до боли потрясла его неожиданная и нелепая смерть. С великой скорбью попрощались мы со своим боевым другом и отправили его тело в тыл для достойного захоронения.
Уже под вечер к нам в окопы пришел наш НШ Филипп Киселев и с ним начальник штаба какого-то стрелкового батальона в сопровождении нескольких тоже незнакомых офицеров.
Погоревал Филипп вместе с нами, сказал, что Ваню похоронили с почестями.
А в своей поэме о штрафбате, написанной мною вскоре после Нарева, ему я посвятил такие нехитрые строки:
Янин Иван! Ты бессмертен, ты с нами,
Хоть и погиб на земле нам чужой.
Мы не забудем тебя. Мы оставим
Место в сердцах для тебя, наш Герой.
Через много лет мне довелось возглавлять военную кафедру Харьковского автодорожного института, известного не только в СССР своими скоростными автомобилями ХАДИ. Тогда в нем обучалось много иностранцев, в том числе и поляков. Я попросил тех из них, кто живет в районе Пултуска-Сероцка, попытаться разыскать во время их зимних каникул могилу Ивана Янина.
В то время поляки еще достойно оберегали память советских воинов, погибших за освобождение их родины от фашистов. И вот вернувшиеся после каникул студенты сообщили мне, что под Пултуском на памятных плитах большой братской могилы советских воинов они обнаружили имя 'Ян Янин, офицер'. У меня не было сомнений, что это наш Ванюша.
А тогда командир роты собрал всех офицеров и доложил начальнику штаба, что намерен назначить своим заместителем вместо погибшего старшего лейтенанта Янина меня, оставив одновременно и командиром взвода. Матвиенко передал мне ракетницу и сумку с ракетами, которые раньше были Ванюши.
Как-то без особого энтузиазма встретил я это решение. Потом Киселев представил нам прибывших с ним офицеров, которые рассказали, что нам предстоит в ближайшее время атаковать передний край немцев и, захватив немецкие траншеи, удерживать их до подхода основных сил.
