Успешный результат проверки своих 'тылов' в какой-то степени вселил уверенность в том, что эта мера оказалась и правильной, и своевременной, и крайне необходимой для наших дальнейших действий. Оставалось решить, как захватить строения на противоположной стороне улицы. И в этот момент ко мне подползли взводный Афонин со штрафником Ястребковым, недавно переведенным к Афонину из моей 'полуроты'. Они предложили невероятно смелую, но, как мне показалось вначале, невыполнимую идею. А она заключалась в том, что на нашем участке, где улица представляет собой прямую линию, Ястребков, собрав максимальное количество гранат в карманы и противогазовые сумки, попытается изобразить перебежчика. Достигнув противоположной стороны улицы, он, прижимаясь к стенкам домов, чтобы его не смогли достать огнем фрицы из своих амбразур, будет забрасывать по одной-две гранаты в них и таким образом подавит эти огневые точки, мешающие роте подняться в атаку. А чтобы немцы поверили в то, что это действительно перебежчик, он выскочит из-за дома с криком 'Нихт шиссен!' ('Не стрелять!'), с поднятыми руками, а мы все должны будем открыть огонь якобы по нему, но на самом деле значительно выше.
Я не мог сразу согласиться с этим вариантом. Но не потому, что не доверял штрафнику. Он шел на смертельный риск сам, и понимали мы его правильно. Ведь, наверное, он сам тоже не видел другого выхода.
Я помнил его еще по периоду формирования моей 'полуроты'. Он тогда показался мне надежным бойцом, уже имевшим до штрафбата опыт командира стрелковой роты, на его гимнастерке остались следы от трех орденов. И пока мы формировались, он у меня был командиром отделения, не раз проявлял завидную смекалку и расторопность.
Наверное, нет человека на войне, который не опасался бы пули или осколка от снаряда в бою. Но, видимо, в данном случае боец, а тем более бывший офицер с устоявшимся командирским сознанием, еще не утративший чувства личной ответственности за исход боя, в данной ситуации был так поглощен ходом боя и озабочен его исходом, что вопросы личной безопасности, как правило, отступали на задний план. Это состояние я наблюдал у многих моих товарищей, например у Янина, Семыкина, Сергеева и других. Замечал я такое и у себя.
Не мог я согласиться с этим предложением еще и потому, что теперь это были не мои подчиненные. Посоветовал Афонину доложить свое предложение вначале командиру роты. Тот одобрил его и дал подробнейшие на этот счет указания остальным взводам, обязав их довести до каждого бойца смысл задуманного их товарищем и обеспечить правдоподобную имитацию открытия огня по 'перебежчику- предателю', не забывая держать под огнем и окна-амбразуры.
Собрали ему две противогазные сумки ручных гранат, да он еще и свои карманы набил ими. Выбрав момент, он прополз немного вперед, вскочил, бросил на землю свой автомат и с поднятыми руками, в одной из которых была какая-то белая тряпица, заорал во всю мочь: 'Нихт шиссен! Нихт шиссен!'. Петляя и падая, устремился он к домам на противоположной стороне улицы, а рота открыла дружный огонь по 'перебежчику'. Как мы все волновались за нашего смельчака! Удастся ли эта, на первый взгляд, безумная затея и не погибнет ли зазря этот храбрый боец, не добежав до заветной цели.
И как же радостно было на сердце, когда ему удалось, наконец, прижаться к стене одного дома. Едва переведя дух, он, буквально вдавливаясь в стену, 'прилипая' к ней, начал медленно подбираться к ближайшему окну. Бросив в него примерно с двухсекундной задержкой, чтобы фрицы не успели их выбросить из подвала, одну за другой две гранаты и дождавшись взрывов, он перебежал к другому и так от амбразуры к амбразуре с уже приготовленными гранатами уверенно продвигался вперед, а позади него эти только что изрыгавшие смерть огневые точки замолкали одна за другой. И вскоре красная ракета подняла роту в атаку. Вначале поднялся взвод Афонина, а вслед за ним - остальные бойцы роты. Броском преодолев эту злополучную улицу, штрафники добивали оживающие огневые точки, окружали дома, не давая улизнуть тем, кто пытался скрыться во всяких пристройках или сбежать к берегу Одера огородами.
Успех был полный! А взвод Афонина обнаружил недалеко какую-то не замеченную раньше деревушку, из которой группа фрицев спешил на помощь тем, кого уже здесь громила штрафная рота Бельдюгова. Взводный быстро сориентировался и повел свой взвод, чтобы перерезать им путь. Сильным огнем заставили этих фашистов залечь, а затем и сдаться.
Почти сразу же за ротой штрафников, вначале на этом же участке, а затем и на других, в наступление пошли и подразделения полка 23-й дивизии. К середине дня город был взят. Стрелковые подразделения закреплялись на берегу Одера, а роту, выполнившую очередную задачу, отвели. Альтдамм взят! Это было 20 марта. Памятная дата.
Потери были все-таки значительными. Как мне рассказала потом Рита, ей многих раненых удалось вытащить из-под огня. Я тогда спросил, сколько. 'Не знаю, не считала', - ответила она. А когда я об этом же спросил старшего лейтенанта медслужбы Ивана Деменкова, он сказал, что человек двадцать. Молодец, Ритуля, не подкачала. Горжусь тобой!
К вечеру подошел и штаб батальона. Наш комбат приказал Бельдюгову оставить тех, кто уже по своим срокам и боевым делам подлежал освобождению, а остальных передать мне для формирования новой роты.
Отвели нас на одну из окраин Альтдамма, и там началось уже привычное формирование. Появилось и свободное время.
Я облюбовал небольшой домик, в котором мы с Ритой разместились. Невдалеке устроились и Афонин, и Кузнецов, да и все остальные офицеры батальона.
На улице еще не все трупы немцев убрали и зарыли, а ведь был уже конец марта, солнце пригревало так, что мы днем уже ходили без шинелей и без своих овчинных жилетов. Только 'кубанки' да шапки еще не сменили на пилотки или фуражки.
Рита как-то возмужала, похорошела, немножко даже пополнела. Это потом мы догадались, что она беременна. А тогда я спрашивал ее, не страшно ли было на передовой. 'Cтрашновато, но тогда я об этом не думала'. - 'А могла бы ты убить немца, живого человека, вот там, на поле боя?' - 'Наверное, могла бы, не знаю...'
Вскоре были подведены итоги действий роты в Висло-Одерской операции. Капитан Иван Иванович Бельдюгов получил высший по тому времени боевой орден Красного Знамени, Афонин и Кузнецов - ордена Александра Невского, а штрафник Ястребков - орден Славы III степени. Жалел он, правда, что не медаль 'За отвагу'. Бельдюгов и представлял его к ней, но Батурин то ли по 'доброте', то ли с умыслом сделал представление уже без пяти минут восстановленного в офицерском звании к солдатскому ордену Славы.
Было награждено еще несколько человек, ну а я, числившийся в составе боевого подразделения только дублером, естественно, не был награжден. Зато Риту, по настоянию нашего врача Степана Петровича, представили к награде медалью 'За боевые заслуги'. Радовались мы этому безумно...
Еще через несколько дней стало известно, что полоса 1-го Белорусского фронта в ожидании решающего наступления на Берлин значительно сужается и мы должны будем передислоцироваться значительно южнее.
Я занимался формированием роты и подготовкой ее к передислокации, когда к штабу батальона неожиданно подъехал командующий 2-м Белорусским фронтом маршал К. К. Рокоссовский. За ним уже утвердилась репутация маршала, который часто бывает непосредственно в войсках. Вот и здесь он приехал на тот участок, который отходил от 1-го Белорусского к нему. А может, он знал, что здесь расположена та самая 'банда Рокоссовского' (как окрестили нас немцы), и решил ее навестить. По крайней мере, так хотелось думать.
Мне не повезло опять, как тогда, под Жлобином. Я не успел понять ситуации и подойти, чтобы увидеть прославленного полководца. А что там произошло, я не берусь, не будучи свидетелем, описывать. Лучше приведу еще один отрывок из очерка 'Военно-полевой роман' Инны Руденко ('Комсомольская правда', 19 января 1985 г.), в котором она, со слов Риты, описала этот эпизод:
Был строжайший приказ - женщин в штрафные батальоны не брать. И вдруг приехал Рокоссовский. Вышел из машины, рослый, статный: 'Это еще что такое? Откуда здесь женщина? Жена комроты? Ну и что? Немедленно вывести из батальона!' А в машине оставалась женщина - лицо ее, красивое, бледное, без улыбки, было хорошо известно по экрану, где она всегда улыбалась. (Как оказалось, это была киноактриса Валентина Серова.)
