удваивая предметы. Мальчик бегает по палубе, уговаривает раненых: «Товарищи, покурить хотите?» Кто-то ответил зло: «Покурили!» Кто-то засмеялся. Где-то далеко сзади рвутся мины, на огненных волнах высоко поднимая радужные столбы воды. Катерок то замолкает, то опять тарахтит, тянет драгоценную баржу. А в небе гудит и гудит ненавистный фашистский самолет, бросает бомбы и мины... Светает... Уже отчетливее берега. Ветерок принес чистый воздух - дышите! Утомленные раненые дремлют или спят. Всего-то 2 часа прошло, а кажется - вечность. Баржа подпрыгнула на волне и опустилась. Я села на палубе, все еще держась за поручни, размазывая слезы и копоть по лицу. Заплакала навзрыд, испугав всех. «Ну, что ты? Держалась молодцом и нате!» Это нагнулся чумазый мальчонка. «Кому закурить? Парад кончился!» Кто-то потрепал меня по плечу, коса растрепалась, вылезла из-под пилотки. Катерок подвел баржу к деревянному причалу где-то около Камышина. Видны силуэты подвод, слышны ржанье лошадей, разговор повозочных. Раненые, хоть и чумазые, с радостью хромают к повозкам. Живы! Все живы! И что же меня так страшно заносит?
...Целый день обрабатывали в сортировочном отделении раненых. Подвозят еще и еще на машинах. Вот уже и смеркается. Принесли перловую кашу и кипятку. Разморило, поспать бы. Начинают подходить порожние машины с передовой. Останавливаются у крайнего сарая под высокими кудрявыми вязами. Раненые торопливо идут, поддерживая друг друга. Гипс и лангеты, как панцири, держат изломанные кости. Из темноты они появляются, как приведения. Выздоравливающие и легкораненые на носилках выносят к машинам лежачих и грузят. По краям и в ногах садятся ходячие раненые. Садятся плотно. Безоружные, беззащитные, страдающие от боли. Скорее в тыл, отдохнуть. Из кабины высунулась голова шофера. Возраст не определить: серое лицо, красные белки глаз. Это от бессонных ночей, пыльных дней. И вдруг он хрипло кричит: «Нельзя больше грузить, скаты не выдержат!» К кабине ведут забинтованного с головы до пояса раненого. Офицерская гимнастерка с разрезанным рукавом и разорванным боком прошита бинтом и завязана у ворота. Выздоравливающий солдат просит у шофера: «Довези, браток, в кабине. Геройский наш командир!» «Сажай в кабину!» «Выздоравливайте, братцы!» Машина за машиной темными тенями отъезжают. Где-то крикнула пташка - спать пора! - отозвалась другая. Примостившись на лавке, я заснула.
Из перелеска подъехала машина и встала под вязами. Из всех перевязочных и операционных, где наступило затишье, раненые поступили в эвакоотделение. Надо быстро эвакуировать - начинается война, и скоро опять будут поступать раненые. Машины отъезжают, ползут по извивающейся желтым поясом дороге среди зелени полей, медленно поднимаются в горку. Там, на горе, видны крыши построек. Вибрирующий звук самолета донесся с высоты. Последняя машина, черным жуком вползла на гору и скрылась, а черный самолет с тупой мордой, опущенной к земле, медленно летит за машиной. Взрыв, и черный столб встал на горе. Еще и еще ухают взрывы, и черный дым заволакивает зелень, растекаясь шлейфом по ветру. Стоя на дороге, прислонив руки к глазам, смотрю вперед: на светлеющем радостном небе вдруг появилась беда. Успели ли водители спрятать машины под деревья? Как там раненые? Что с ними? В это время тяжелая горячая вязкая тяжесть навалилась на спину, подхватила, перевернула перед глазами деревья, землю, подняла, подкинула и бросила. Никак не выскочить из вязкого горячего вздоха, от горячей земли. Мне рассказали потом, что бежала, спотыкаясь. Дорога свернула круто в гору, а я бежала все прямо. У землянки связистов зацепилась за что-то, упала. Вызвали фельдшера. Он определил контузию. Стиснуты зубы - пробовали напоить водой, но только облили. Посадили около оборудования. Рано утром услышала бой кремлевских курантов - связист настраивал рацию. Пришел фельдшер. Он оказался пожилым, седым с добрым болезненным лицом. Спросил, как слышу, где болит, и велел умыться и петь - составлять фразы.
- Кушать хочешь? - Нет!
- Тогда иди в госпиталь, прямо на запад.
Иду, позвоночник, как деревянный, ноги не столько идут, сколько мешают. Зная, что такое контузия, иду и пою слова на какой-то мотив. Солнце уже забралось на самую высоту, а я все еще иду. Вот высокие ветлы, где грузили на машины раненых, а палаток уже нет - уехал госпиталь. Все знакомо. На обочине дороги воронка, свежие темные комья земли раскиданы по земле. Стою, задумавшись: что-то никак не вспомню? Мысли бегут, торопятся, но все не то! Не то! Кто-то положил руку на плечо. Обернулась медленно, всем телом сразу: тупая деревянная боль отдает от головы по позвоночнику в ноги. На дороге стоит машина с группой медиков.
- Лейтенант! Почему не отвечаете? - Спросил пожилой капитан - врач.
Вопрос медленно доходит до сознания, как бы по частям. Нужно улыбнуться, все обратили на меня внимание. Покачала головой, показала рукой в сторону воронки. Не могу поставить ногу на скат машины. Кто-то подал руку, боль в спине отдалась в голову. Перевалилась через борт, села на лавку. Трясло так, что казалось, мысли с болью отрываются в голове. Тошнит, болит и гудит голова, все кажется, пикирует фашист. Отдохнув в чужом госпитале, утром направилась пешком в лес под Гусевкой. Комиссар точно определил маршрут, указал, где остановился наш медсанбат. Лес под Гусевкой густой, высокий, внизу по земле расстилаются непроходимые заросли, в рост человека ежевика, усыпанная черными сладкими ягодами. На краю леса расположились медсанбатовцы. В лесу, шагах в двухстах, течет речушка. Щуки так и выплескивают хвостами воду. Речка узкая, метра 3 шириной. Берега низкие, заросшие зеленью, вода мутная, темная, течет медленно, пахнет от нее грибами, мхом и чем-то неприятным. Начальник штаба Кузнецов привез крючки и несколько человек занялись ловлей щук. От палаток, что стоят на поляне, где ждут приказа, иду по тропке к речушке. Дали мне последнюю леску, сказали, чтобы сидела под деревом. Спина болит, сидеть не могу, а есть очень хочется. Только поднялась, леска намотана на руке, тащу, а меня как за руку дернет. Я кричу, леску с руки стараюсь отпутать. Леший что ли тянет? Рванулась, а леска меня не пускает. Сильней дернула леску, черная блестящая спина на берег вывернулась, рот разинула, зубы острыми иглами блестят. Леска оборвалась, я покатилась по земле, а щука в воду. На мой крик прибежали наши. Ругали меня, что упустила последний крючок. Послали собирать ягоды на компот. Собираю ягоды в газету, от края до края все выбрано, свернула левее, ягод больше. Темнеет. Еловый молодняк, выше меня, выстроился густой стеной. Еле перебралась сквозь него и отшатнулась - за елками сразу поляна небольшая, а на ней метра на два в высоту набросаны фашисты. Хорошо, что стемнело, и я не видала
