Подхожу, тру руки от мороза. У Юры глаза полузакрыты, но дыхание... Такое странное. Проверяю пульс. Да что это такое? Частый нитевидный. «Ира! Скорее доктора!» «Не надо! Она сейчас здесь была». Сердце сжимается от горя. Через несколько часов не станет еще одного человека. Дверь хлопнула за мной. Сухой мороз щиплет щеки, слезы катятся и замерзают белыми шариками на шинели. Непонятно! Почему смерть? Видимо, шок? Ветер хлещет колючим снегом и песчинками в лицо, в глаза. И вдруг тарахтенье машины. Скорее грузить черепников! Одеваем тщательно. Мороз. Как они доедут? Саша! Милый мальчик Саша! Несколько раз подходит и прощается, шапка не налезла на повязку. Привязываю на голову стеганку, как капор. Проверила всех. «Выздоравливайте, дорогие! До свиданья!» Дом опустел, остался только санитар да в углу умирающий раненый, без фамилии, неизвестный. Повязка у него с головы съезжает, санитар поправляет. Подошла. Смотрю, кусок мозгов выскочил из-под повязки прямо мне на руку. Приподняла повязку, а там месиво. Подбинтовала, положила голову на подушку. Отдыхайте.
Бегу по деревне. Поземка метет, мороз крепкий. Как-то Юра? Дверь открылась легко, место, где лежал Юра, пустое. Подошла к майору Кузнецову... И не узнаю его. Что-то изменилось в глазах, в лице. Температура очень высокая. Отечная нога вылезает из бинтов. Послала санитара за доктором. Она пришла быстро. Назначила в операционную, где все еще работала группа ОРМУ. Кузнецова положили на носилки в гнетущей тишине. Раненые, подняв головы, молча взглядами провожали его. Он попробовал пошутить: «Сестрица! Кто вам про зайцев расскажет?» Но это прозвучало как предчувствие. Санитары, закутав его одеялом поверх носилок, ушли. Ночью еще раз зашла в домик. Раненые спали, санитар сказал, что Кузнецова еще не приносили. Проснулся старший лейтенант: «Сестра! Выполните свое обещание!» «Но сейчас темно». У меня опять защемило сердце. Да! Я должна! Взяла ножницы, пошла в сарай, санитар сопровождать отказался. Тут в темноте лежали умершие. Зажгла спичку. Сразу увидала бледное, заострившееся лицо Юры. Мне очень страшно и больно. Тени от спички меняются, как бы приближаясь ко мне. Слезы мешают. Шагнув вперед, для смелости говорю: «Юра! Исполняю твою волю!» Мне стало легче, как будто бы он слышит меня.
Трясущимися руками отрезала прядь волос и вышла на улицу. Ветер перегоняет сугробы, слезы мешают видеть тропку, но стало легче. Пошла писать письмо. Ира пришла в 4 часа ночи, хмурит брови. «Умер Кузнецов», - сказала она просто. Умер!.. Я не поняла. Это невыносимо! А кто дает наркоз? Лобзова! Мы стараемся, ухаживаем, привыкаем, как к родным, а они умирают. Ира ушла, а я села на пустую кровать и уснула. Утром по-весеннему ярко светит солнце. Днем с крыш звонко капают капли, а к вечеру намерзают длинные хрустальные сосульки. Эвакуируем большую партию раненых, прибираем в домиках.
15 января 44-го года. Холодина с ветром. Опять наступление. Поступают раненые и больные, и с обморожением. Целых домиков больше нет, остальные уже полны ранеными. Ставим срочно палатки. Легкораненые сколачивают нары. Где-то находят доски, калитки, заборы. Вот поставлена печурка. Назначается дежурный, чтобы поддерживать тепло и днем и ночью. Где-то доставая дрова, греет чай, поит раненых, сушит шинели и сапоги. Заботятся, как о родных. Под утро в отделении у соседей задремал санитар. Пригрелся раненой ногой у печурки. А ветер поднялся сильный, видно, завернуло край палатки, вспыхнула она. Еле успели вытащить всех, только трое тяжелораненых обожглись. Ночью спать приходится чутко, часто вставать и смотреть, все ли в порядке. Бегом в темноте, с одного конца деревни до другого.
Утром прибыли еще раненые. Размещаем по домикам. Петраков ранен в пищевод, не глотает. Доктор Субботина поставила диагноз: симуляция, глухота... Назначила поставить питательную клизму. С большим трудом в разрушенной, разграбленной деревне достали три яйца и молока, добавили сахару, масла и крови, присланной из Москвы с просроченной датой. Размешала, попробовала. Посмотрел он и говорит: «Не хочу!» И понес разными фразами сыпать. Подошел ко мне раненый и говорит тихо: «Осторожно, сестра! Он какой-то сумасшедший!» «Нет! Я не сумасшедший!» - Закричал Петраков. Значит, доктор права - слух хороший, машинально отметила я. Крикнула санитарам: «Буду назначение врача выполнять, держите его!» Тут Петраков вырвал руку и говорит: «Дайте! Я все сам выпью!» И полтора литра выпил сам. Раненый опять шепчет мне: «Возьмите у него бритву и нож!» Бритвы санитар отобрал, а нож Петраков выхватил из кармана и ну размахивать им, наступая на всех. Санитары отобрали нож. Только опустили руки, а он от печки схватил топор, машет им над головой, всех разогнал. Молоденький раненый Руденя даже голоса лишился. Санитары вырвали топор. Петраков успокоился. Доктор велела перевести его в 14-й дом с новым диагнозом: шизофрения, обостренная контузией. Санитар, раненный в руку и плечо, зашиб раны в этой переделке. Подбинтовываю, успокаиваю. «Нет, сестра! Работа ваша наитруднейшая, я и не предполагал такого. Убить ведь мог». До эвакуации Петраков вел себя хорошо.
В феврале 44-го основная часть партизанского полка во главе Н. И. Френкелем в районе деревень Хойна и Перебитая Гора вывела воинов 354-й, 60-й, 37-й стрелковых дивизий, ранее попавших в окружение. Переходили с боем линию фронта. Всю ночь фашисты беспокоили наших раненых и персонал. Наступления на данном участке не предполагалось в настоящий момент. А 18 февраля полковника Френкеля Наума Исааковича привез адъютант Зассе Н. М. в мое отделение с обморожением пальцев рук и ног, с сильными отеками и посинением. А у Ивана Алексеевича Чумакова кроме простуды еще и чесотка. С ней мы быстро справились. Мест нет свободных. Пришлось поставить маленькую палатку на краю села, где их и поселили. Остальных бойцов-партизан расселили по другим отделениям, ходячих и легкораненых. Ежедневные ванны, мази, усиленное питание, массаж и уход улучшили состояние здоровья наших подопечных. А 5 марта по запросу политотдела отвезла полковника Френкеля Н. И. в Коситово. Через день приказали приехать и перебинтовать ноги. Приезжала, делала массаж. 9 марта при перевязке Наум Исаакович беседует со мной и Асей Максимовой. Стопы ног отечны. Перевязав, доложила дежурному. Встретили корреспондента ТАСС Бирюкова Владимира из Москвы. Утром увезли доктора Звереву Людмилу, а приехала она 1 апреля. 10 марта неожиданно увидала Толю Вайнера. На велосипеде привез письма. Он у нас лежал в госпитале. Работы много. Поздно ночью еле передвигаю ноги. Дойти бы до палатки да спать.
