справедливость.
Сегодня утром приходил оценщик с улицы Бетховена. Он оценил сундук в 400 гульденов и еще другие вещи — все на наш взгляд слишком низко.
Я хочу написать в журнал «Принц» (под псевдонимом, конечно) с просьбой опубликовать мою сказку. Но она у меня получилась слишком длинной, поэтому не думаю, что это удастся.
До следующего раза, дорогая.
Анна Франк.
Вторник, 25 апреля 1944 г.
Милая Китти,
Уже десять дней, как Дюссель опять не разговаривает с ван Дааном по причине наших дополнительных мер предосторожности после кражи. Одна из них заключается в том, что по вечерам мы больше не можем сидеть в конторе. Петер с ван Дааном в пол десятого в последний раз обходят в дом, и после этого спускаться вниз запрещено. После восьми вечера и после восьми утра нельзя спускать воду в туалете. Окна мы открываем утром лишь тогда, когда зажигается свет в кабинете Куглера, а по вечерам они теперь закрыты наглухо. По этому поводу Дюссель не перестает ворчать. Он заявляет, что без еды еще может прожить, но никак без воздуха, и необходимо найти способ, чтобы все-таки открывать окна.
'Я непременно поговорю об этом с господином Куглером', — сказал он мне, на что я ответила, что такие вопросы тот разрешает не один, а со всеми вместе. В ответ доктор проворчал: 'Здесь все устраивают без моего ведома, непременно поговорю об этом с твоим отцом'.
По субботним вечерам и воскресеньям он тоже не может занимать кабинет Куглера, чтобы случайный шум не вызвал подозрений у директора «Кега», если тот придет на свою фирму. Однако Дюссель, не долго думая, нарушил запрет.
Ван Даан был в ярости, и папа взялся поговорить с Дюсселем. У того были, конечно, готовы отговорки, но в этот раз даже папа на них не попался. Папа теперь тоже почти не разговаривает с Дюсселем: тот его обидел. Как именно, я не знаю, и не знает никто, но похоже, что серьезно. На следующей неделе у этого ничтожного создания день рождения. Как же именинник будет, не открывая рта или с ворчанием, принимать подарки?
С господином Фолкскейлом дела плохи, у него уже десять дней температура сорок. Доктор признал его состояние безнадежным, очевидно, рак задел легкие. Бедняга, так хотелось бы поддержать его, но никто не может помочь ему кроме Бога!
Я написала милый рассказ: 'Бларри, открыватель мира', который всем понравился.
Я до сих пор простужена и заразила маму и Марго. Как бы еще и Петер не заразился. Он потребовал от меня поцелуя и назвал меня своим Эльдорадо. Вот баловник! И такой милый!
Анна Франк.
Четверг, 27 апреля 1944 г.
Дорогая Китти,
Сегодня с утра у госпожи ван Даан плохое настроение, она только и знает, что жалуется, среди прочего, о своей простуде. Ментоловых таблеточек нет, а непрерывно сморкаться у нее уже нет сил. Кроме этого она сетует на то, что не светит солнце, что запаздывает высадка союзников, что мы не можем смотреть в окно… Мы ужасно над ней смеялись, и в конце концов, она засмеялась тоже — значит дела у нее не так уж плохи.
Рецепт нашего дежурного блюда картофельного блюда из-за отсутствия лука изменился. Очищенную картошку прокручивают через комбайн для сырых овощей, добавляют муку и соль, жир или его заменитель и жарят около двух с половиной часов. Едят с подпорченным клубничным вареньем.
Я сейчас читаю 'Король Карл V'. Автор, профессор Геттингенского университета, работал над книгой сорок лет. За пять дней я прочитала пятьдесят страниц, больше невозможно. В книге 588 страниц, любопытно, как быстро я с ними справлюсь, а ведь есть еще вторая часть! Но… очень интересно!
Что только не успеет сделать прилежная ученица за один день! Вот, например, я. Сначала перевела с голландского на английский текст о последней битве Нельсона. Потом учила продолжение о северной войне (1700–1721): Петр Первый, Карл XII, Август, Станислав Лецинский, Мазепа, ван Горц, Брандербург, Верхняя Померанция, Нижняя Померанция, Дания… И соответствующие даты. Потом я приплыла в Бразилию: прочитала о табачных плантациях, об изобилии кофе, о полутора миллионах населения Рио де Жанейро, о Парнамбуке и Сао Паоло и, конечно, Амазонке. А также о неграх, мулатах, метисах, белых, более чем 50 % безграмотных и о малярии. Время еще оставалось, поэтому я быстро просмотрела одну родословную: от Яна Старшего, Вильгельма Людовика, Эрнста Кашмира Первого, Хендрика Кашмира Первого до малышки Маргариты Франциски, рожденной в 1943 году в Оттаве. В двенадцать часов я уселась заниматься на чердаке: закутавшись в одеяло, читаю о священниках, пасторах, папах римских. Уф! И так до часа. В два часа бедный ребенок снова за книгами: зоология, широконосые и узконосые обезьяны. Китти, угадай — сколько пальцев у гиппопотама?
Затем Библия: Ноев ковчег, Сим, Хам, Яфет. И, наконец, Карл Пятый. С Петером читали «Генерал» Теккерея на английском. Зубрежка французских слов, а после сравнение Миссисипи с Миссури. На сегодня вполне достаточно, адью!
Анна Франк.
Пятница, 28 апреля 1944 г.
Дорогая Китти,
Никогда не забуду сон о Петере Шиффе в начале января. Всегда, когда я о нем вспоминаю (как и сегодня), то чувствую касание его щеки, и мне так хорошо. С моим настоящим Петером я это тоже испытывала, но не так сильно до… вчерашнего вечера, когда мы, как обычно, сидели обнявшись на диване. И тогда обычная Анна вдруг исчезла, и ее место заняла вторая Анна, не отчаянная и смешная, а лишь нежная и любящая.
Я сидела, прижавшись к нему, и мое сердце вдруг переполнилось. К глазам подступили слезы: слеза с левого глаза сразу упала на его куртку, а с правого задержалась на кончике носа и потом тоже оказалась на куртке. Заметил ли он это? Он не выдал себя ни единым движением, не произнес ни слова. А может, он испытал то же, что и я? Знает ли он, что с ним была вторая Анна? Все эти вопросы останутся без ответа. В пол девятого я встала и подошла к окну, там мы всегда прощаемся. Я дрожала и все еще была Анной номер два. Он подошел ко мне, я обняла его за шею, поцеловала в левую щеку и потянулась к правой. Но тут наши губы встретились, потом снова и снова! Мы оба были в смятении и хотели, чтобы этот момент длился вечно, ах!
Петеру так нужна ласка. Он впервые открыл для себя девочку и узнал, что даже самая насмешливая девочка тоже имеет сердце и полностью преображается, когда ты с ней наедине. Он первый раз в жизни познал дружбу и доверие, он еще ни с кем по-настоящему не дружил — ни с мальчиком, ни с девочкой.
Теперь мы нашли друг друга, раньше я совсем не знала его, и у меня тоже не было близкого человека.
Но меня не оставляет вопрос: хорошо ли все это? Правильно ли, что я так быстро поддаюсь, что во мне так много страсти, не меньше, чем в Петере? Могу я, как девочка, позволять себе такое? У меня лишь есть один ответ: 'Я мечтаю об этом… уже давно, я так одинока, и теперь, наконец, нашла утешение!'
Утром мы такие, как всегда, да и днем чаще всего — тоже. Но вечером нас начинает неудержимо тянуть друг к другу, и мы можем думать лишь о счастье и блаженстве прошлых вечеров. Каждый раз после последнего поцелуя я боюсь взглянуть ему в глаза и хочу бежать, бежать, чтобы побыть одной в темноте. Но что я вижу, когда спускаюсь на четырнадцать ступенек ниже? Яркий свет, смешки, вопросы, и я должна вести себя, как ни в чем не бывало!
Мое сердце еще слишком переполнено, чтобы осмыслить вчерашнее потрясение. Нежная Анна приходит не часто, но и не позволяет быстро выставить себя за дверь. Петер затронул мои чувства так глубоко, как я еще никогда не испытывала — кроме того сна. Петер захватил меня всю, все перевернул во мне. Не естественно ли, что после такого хочется тишины и покоя, чтобы успокоиться и вернуться к самой себе?
О, Петер, что ты со мной сделал? Что ты хочешь от меня? Что будет с нами дальше?
О, как я понимаю сейчас Беп, только сейчас понимаю ее сомнения. Если в будущем он сделает мне предложение, что я отвечу? Анна, будь честной. Ты не выйдешь за него замуж, но и просто так его не отпустишь. У Петера слишком мало характера, воли, не достает силы и мужества. Он еще ребенок, в сущности, не старше меня, и он мечтает о покое и счастье. Неужели мне только четырнадцать, и я всего лишь глупая ученица? Так ли уж я неопытна во всем?
Нет, у меня больше опыта, чем у других: то, что я испытала, не знает в моем возрасте почти никто.
Я боюсь самой себя, боюсь, что слишком быстро уступлю своим желаниям.
Как же будет потом, с другими мальчиками? О, как это трудно: выбор между чувством и разумом. Всему свое время, но правильное ли время выбрала я?
Анна Франк.
Вторник, 2 мая 1944 г.
Дорогая Китти,
В субботу вечером я спросила Петера, согласен ли он с тем, чтобы я рассказала о нас папе, и после некоторых колебаний он ответил, что да. Я была рада: ведь это доказательство его искренних чувств. Я спустилась вниз и вскоре пошла с папой за водой. На лестнице я сказала ему: 'Папа, ты, конечно, понимаешь, что когда мы с Петером вместе, то не сидим на расстоянии метра друг от друга. Не считаешь, что это плохо?'. Папа ответил не сразу: 'Нет, не считаю. Но мы живем здесь в закрытом пространстве, так что, Анна, будь осторожна'. И прибавил еще что-то в этом роде, когда мы поднимались обратно. В воскресенье утром он подошел ко мне и сказал: 'Анна, я хорошо обо всем подумал (тут я испугалась!) и решил, что Убежище — не самое лучшее место для вашей дружбы. Петер влюблен в тебя?'.
'Вовсе нет', — ответила я.
'Видишь ли, я вас хорошо понимаю, но ты должна быть сдержанной. Не ходи наверх так часто и не слишком поощряй его. В таких делах мужчина всегда активен, а женщина должна держаться в рамках. На воле, когда ты свободна, все иначе: ты встречаешься с другими мальчиками и девочками, можешь пойти, куда хочешь, заняться спортом и так далее. А здесь вы всегда вместе, тебе некуда уйти, вы видите друг друга слишком часто, собственно, постоянно. Будь осторожна, Анна и не принимай ваши отношения слишком серьезно!'
'Я этого и так не делаю, папа. Но Петер — порядочный человек и очень милый мальчик!'
'Да, но у него слабый характер. Он легко поддается как хорошему, так и плохому влиянию. Надеюсь, что хорошее в нем победит, потому что таков он в сущности'.
