Мы еще поговорили и решили, что папе надо побеседовать с Петером.
В воскресенье днем он спросил меня на чердаке: 'Ну, как, Анна, говорила с папой?'. 'Да, — ответила я, — сейчас расскажу. Папа относится, в общем, нормально, но считает, что мы здесь слишком близко друг другу, и это может легко привести к столкновениям'.
— Но мы ведь договорились, что не будем ссориться, и я не собираюсь от этого отступать.
— Я тоже, Петер. Но папа не знает всей правды, он думает, что мы просто дружим. Как ты считаешь: имеем мы право?
— Считаю, что, да. А ты?
— И я. Я сказала папе, что доверяю тебе. Я, действительно, доверяю тебе полностью, не меньше, чем самому папе и думаю, что ты этого достоин. Ведь, правда?
— Надеюсь. (он смутился и покраснел)
— Я верю тебе, Петер, — продолжала я, — верю в твой хороший характер и что ты в жизни чего-то добьешься.
Мы поговорили еще на другие темы, и позже я сказала: 'Знаешь, когда мы отсюда выйдем, я тебе совсем не буду нужна. Он весь вспыхнул: 'Это неправда, Анна, нет! Как такое могло прийти тебе в голову?'.
Тут нас позвали.
Потом папа поговорил с ним, и сегодня Петер рассказал мне об этом.
'Твой отец думает, что дружба легко может перейти во влюбленность, — сказал он, но я ответил, что на нас можно положиться'.
Теперь папа хочет, чтобы я не так часто ходила по вечерам наверх. Но я с этим не согласна не только потому, что я хочу быть с Петером, но и потому, что уже сказала, что на него можно положиться. И самому Петеру я хочу доказать свое доверие, а это нельзя сделать, оставаясь — как раз из-за недоверия — внизу. Нет, все останется, как прежде!
Между тем драма «Дюссель» завершилась. Вчера за столом он в изысканных выражениях попросил прощения. Наверно, целый день учил эту речь наизусть.
Так что мир с ван Дааном восстановлен.
День рождения Дюсселя в воскресенье прошел спокойно.
Мы подарили ему бутылку хорошего вина 1919 года,
ван Дааны (решили побаловать именинника) — баночку пикулей и бритвенные лезвия,
Куглер — бутылку лимонада,
Мип — книгу, а Беп — цветок в горшке.
Дюссель раздал всем по яйцу.
Анна Франк.
Среда, 3 мая 1944 г.
Дорогая Китти,
Сначала о новостях недели. У политики как бы отпуск: ничего нового. Постепенно начинаю верить в высадку союзников. Не могут же они все переложить на русских, правда, и те в данный момент тоже бездействуют.
Господин Кляйман теперь снова каждое утро в конторе. Он достал для дивана Петера новую пружину. Теперь Петеру надо заняться обивкой, что ему, разумеется, неохота. Кляйман также раздобыл порошок против вшей для кошек.
Рассказывала ли я тебе, что Моффи пропал? С прошлого четверга, бесследно. Наверно, он уже в кошачьем раю, в то время как какой-то 'друг животных' с аппетитом его поедает и собирается сделать шапку из его шкурки.
Петер очень расстроен.
Последние две недели мы обедаем по субботам в полдвенадцатого. А утром должны удовольствоваться блюдечком каши. Начиная с завтрашнего дня, такой режим вводится ежедневно, чтобы сэкономить продукты. Овощи по-прежнему достать трудно. Сегодня мы ели тушенный полусгнивший салат. Кроме салата и шпината ничего нет, а к ним подпорченная картошка — замечательная комбинация!
Уже больше двух месяцев у меня не было менструации, но, наконец, в воскресенье она снова пришла. Несмотря на все неудобства, я рада этому.
Наверно, ты представляешь себе, мы — один за другим — в отчаянии повторяем: 'О, почему война продолжается, почему люди не могут жить в мире, почему уничтожают все вокруг?'. Вопрос этот закономерен, но ясного ответа на него еще не дал никто. Да, почему в Англии сооружают все более гигантские самолеты и дома особой, легко восстанавливаемой конструкции? Почему каждый день на войну тратятся миллионы, а на здравоохранение, искусство и бедных людей — ни цента? Почему многие страдают от голода, тогда как в других частях света изобилие еды? Почему люди так безумны?
Я не верю, что в войне виноваты только высокие чины, правительства и капиталисты. О, нет, обычные люди тоже участвуют в ней добровольно, иначе народы уже давно восстали бы! Просто в людях живет стремление к жестокости, уничтожению, убийству. И пока со всем человечеством без исключения не произойдет гигантская метаморфоза, войны будут продолжаться, будет уничтожаться все выращенное, созданное и построенное, чтобы потом снова начать с начала!
Я часто ощущаю подавленность, но безнадежность — никогда. Наше затворничество иногда напоминает мне увлекательное и романтическое приключение. Например, бытовые проблемы дают мне повод для интересных записей в дневнике. Я уже точно решила, что моя жизнь не будет похожа на жизнь других девочек, а когда я повзрослею, то никогда не стану обычной домашней хозяйкой. Начало у меня особенное, и уже только поэтому я даже в самые опасные моменты могу смеяться над абсурдностью ситуации.
Я еще девочка и во мне многое не раскрыто. Но я молодая и сильная, переживаю необычное приключение и не намерена жаловаться дни напролет на отсутствие развлечений. Мне многое дано от природы: оптимизм, жизнерадостность, сильный характер. Каждый день я чувствую, что расту духовно, что приближается освобождение, что природа прекрасна, и что меня окружают хорошие люди. И что жизнь в Убежище интересна и увлекательна! Зачем же впадать в отчаяние?
Анна Франк.
Пятница, 5 мая 1944 г.
Дорогая Китти,
Папа мной недоволен. Он был уверен, что после нашего разговора я не буду каждый вечер ходить наверх. Ему не нравится наша «возня». Это слово я уже слышать не могу! Ведь у нас был хороший разговор, зачем же сейчас придавать всему другой смысл? Сегодня я снова поговорю с папой. Марго дала мне разумный совет и следуя ему, я собираюсь сказать ему примерно следующее. 'Папа, ты, очевидно, ждешь от меня объяснений. Так вот, слушай. Ты разочарован во мне, ты ожидал от меня больше сдержанности и недоступности и хочешь, чтобы я вела себя так, как полагается четырнадцатилетней девочке. Но ты заблуждаешься!
С тех пор, как мы здесь — с июля 1942 года до недавнего времени — мне было очень нелегко. Если бы ты знал, как часто я плакала по вечерам, какое испытывала отчаяние и одиночество и как была несчастна, ты бы понял, почему мне хочется наверх, к Петеру! Ведь я не сразу научилась обходиться без маминой и чьей-то другой поддержки, нет: самостоятельность стоила мне многих слез и сил. Можешь смеяться и не верить, мне это безразлично. Я знаю, что твердо стою на ногах и не обязана отчитываться перед вами. Все это я говорю не потому, что что-то скрываю, но чтобы ты знал: я сама за себя ответственна!
Когда мне было трудно, то вы (да, ты тоже!) закрывали глаза и уши и совсем не помогали мне, а наоборот — делали замечания и наказывали быть скромнее. А я, если и вела себя вызывающе, то лишь затем, чтобы не чувствовать отчаяние. Я заглушала дерзостью внутренний голос. Полтора года я играла комедию, и все это время не жаловалась и не изменила своей роли, но сейчас конец борьбе. Я победила! Я стала независимой телом и духом, и мама мне больше не нужна. Я стала сильной, пройдя через трудности!
И теперь, после всех испытаний, я хочу идти своим путем — путем, который сама выбрала. Ты не должен смотреть на меня, как на четырнадцатилетнюю, на самом деле, жизнь сделала меня старше. Я никогда не пожалею о своих поступках, я буду и дальше поступать, как сама решу!
Ты не можешь помешать мне ни добрыми советами, ни запретами. Ты должен доверять мне до конца и оставить меня в покое!
Анна Франк.
Суббота, 6 мая 1944 г.
Дорогая Китти,
Вчера перед едой я вложила письмо в папин карман. Марго потом сказала, что прочитав его, он выглядел очень огорчено. (Я в это время мыла посуду наверху). Бедный Пим, я должна была предвидеть это. Ведь он такой восприимчивый! Я только что сказала Петеру, чтобы тот пока ничего не говорил и не спрашивал. Сам Пим молчит, долго ли это еще продлится?
А у нас все, как будто, неплохо. Немыслимо представить, до чего подскочили цены — об этом нам рассказывают Ян, Куглер и Кляйман. Полкило чая стоит 350 гульденов, полкило кофе — 80, полкило масла — 35, одно яйцо — 1 гульден и 45 центов. Болгарский табак продают по 14 гульденов за 100 грамм!
Все хоть немного занимаются спекуляцией, любой парнишка на улице предлагает что-то. Наш булочник раздобыл для нас штопку: 90 центов за крошечный моточек, молочник достает на черном рынке продовольственные талоны, гробовщик поставляет сыр. Ежедневно слышишь о взломах, грабежах, убийствах, причем полицейские и дружинники орудуют не менее ловко, чем профессиональные воры. Все голодны, а зарплаты не повышаются, вот и приходится идти на мошенничество. Полиция постоянно ищет детей: каждый день пропадают мальчики и девочки пятнадцати, шестнадцати, семнадцати лет и старше.
Я постараюсь закончить рассказ о фее Эллен. Может, смеха ради подарю его папе на день рождения со всеми авторскими правами.
До свидания, точнее, до следующего письма.
Анна Франк.
Воскресенье, 7 мая 1944 г.
Дорогая Китти,
