страшных обстоятельствах. Эдит Франк всегда думала о девочках, старалась достать для них что-то съестное. Она неизменно сопровождала их в туалет. И постоянно переживала за детей. Но что было в ее силах?'.
Из рассказа другой заключенной: 'Что-то происходило с нашими чувствами и достоинством. Помню жуткую сцену: несколько истощенных голых женщин дерутся из-за куска заплесневелого хлеба. Когда я первый раз увидела телегу с грудой трупов, то оцепенела от ужаса. Второй раз подумала: 'Ах, опять'. А третий раз и вовсе не обратила внимания… Эдит, Анну и Марго я всегда видела втроем. Конечно, я тогда понятия не имела о дневнике и не знала, какая Анна особенная'.
7 октября самых молодых и сильных женщин из блока Эдит, Анны и Марго отобрали для работы на оружейной фабрике. Каждая мечтала попасть туда: ведь это был шанс выжить! Джуди де Винтер оказалась одной из счастливиц. Она вспоминает: 'Помню мой последний разговор с Марго и ее матерью. Анна находилась в санитарном блоке, потому что у нее была чесотка, иначе ее, наверно, тоже взяли бы на фабрику. Госпожа Франк сказала: 'Конечно, мы останемся вместе с ней', и Марго кивком подтвердила это. Больше я их никогда не видела'.
Возбудители чесотки — клещи, проникающие под кожу и вызывающие появление зудящих и гноящихся ран. Анну, подхватившую эту болезнь, поместили в так называемый чесоточный барак. Марго из солидарности пошла туда вместе с ней. Лена де Йонг вспоминает, что Эдит была в отчаянии: 'Она не съедала свой хлеб, а искала возможность передать его девочкам. Она пыталась вырыть дыру под стенкой санитарного блока, что в рыхлой земле было не так трудно. Но у Эдит не хватало сил и для этого, и тогда взялась за дело я. Она стояла рядом, то и дело спрашивая: 'Ну как, получается?'. Дыра удалась, через нее мы могли переговариваться с девочками и передавать им еду.
Марго тоже заразилась чесоткой: это было неизбежно. В санитарном блоке тогда находились также Ронни Гольдштейн и Фрида Броммет. Фридина мать вспоминает, как она и Эдит воровали для больных девочек суп: 'Нужда научила нас ловко и незаметно черпать дополнительные порции при разноске. А вообще, как только выдавалась свободная минутка, мы отправлялись на поиски еды. Подобно матерям-тигрицам мы рыскали по лагерю, и все, что удавалось найти, отдавали нашими детям.
Ронни Гольдштейн: 'Если я слышала у стены голоса госпожи Броммет или госпожи Франк, то знала, что они принесли нам что-то поесть. Болезнь у меня протекала относительно легко, поэтому именно я подходила к стене, брала передачу, и мы делили ее на всех. Женщины приносили хлеб, кусочки мяса или баночку сардин, украденные со склада. Так что в больничном блоке мы питались относительно неплохо'.
Однажды Ронни нашла в матрасе платиновые часы, спрятанные, очевидно, другой заключенной — умершей или вернувшейся в свой барак. Ронни отдала находку Эдит и госпоже Броммет, которым удалось обменять их на целую буханку хлеба, сыр и колбасу.
Для Марго и Анны все передачи — даже крошечные — были чрезвычайно важны: их болезнь протекала тяжело, и они были сильно истощены. 'Девочки Франк в чесоточном блоке, — вспоминает Ронни Гольдштейн, — почти не общались с другими. Только при дележе еды они немного оживлялись. Они болели тяжело: их тела сплошь покрывали сыпь и язвочки. Мазь — единственное наше лекарство — помогала мало. Девочки мучались от зуда и были очень удручены. Чтобы немного подбодрить их, я часто им пела'.
Одежду у больных чесоткой отнимали из санитарных соображений. Обнаженные, обессиленные, они лежали на полу, наблюдая, как за окном растет гора трупов.
Между тем Отто Франк, Петер ван Пелс и Фритц Пфеффер пытались выжить в мужском бараке Освенцима. Их товарищ Самюэль де Лима вспоминает: 'Некоторые из нас находили в себе мужество надеяться и бороться за свою жизнь, тогда как другие впадали в депрессию или буквально сходили с ума от голода. Отто как-то сказал: 'Нам надо держаться от этих людей подальше, ведь от этих бесконечных разговоров о еде потеряешь рассудок…'. Именно этого — лишиться разума — мы боялись больше всего. Мы старались отвлечься от постоянных голодных мыслей: говорили о Бетховене, Шуберте, операх и даже пели'. Отто и Самюэль стали хорошими друзьями и находили друге в друге поддержку.
Рассказывает Самюэль: 'Отто как-то сказал мне: 'Почему бы тебе не называть меня папа Франк, ведь по возрасту ты годишься мне в сыновья? ' Я не понял его и ответил: 'Зачем же? У меня есть отец, он сейчас живет по подпольному адресу в Амстердаме'. 'Я знаю, но сделай это, пожалуйста, для меня'. С тех пор я называл его папой.'
29 октября в барак нагрянула комиссия — очередная селекция. Отто, Самюэля и Петера оставили в Освенциме, а доктора Пффефера депортировали сначала в Заксенхаузен, а затем в немецкий концлагерь Нойенгамме, где он умер 20 декабря 1944 года. О последних днях его жизни ничего не известно.
30 октября 1944 года объявили селекцию и в женском отделении Освенцима-Биркенау. Русские тогда уже были приблизительно в ста километрах от лагеря.
Рассказывает Ленни Бриллеслейпер. Нас палками выгнали из барака, но не послали на работу, а собрали на площади для общей переклички и заставили раздеться догола. Так мы простояли день, ночь и еще один день. Иногда разрешали лишь чуточку размяться и время от времени кидали нам сухие куски хлеба. Потом плетками погнали в большой зал, где было, по крайней мере, тепло. Этот зал, где и собирались провести отбор, был залит нестерпимо ярким светом. Офицер, в руках которого находилась наша судьба, был никем иным, как самим Йозефом Менгеле. 'Я бы узнала его из тысячи, — вспоминает Ленни.'
Высокий блондин с красивым интеллигентным лицом. Нас взвешивали и осматривали, после чего Менгеле указывал рукой налево или направо: как мы думали — жизнь или смерть'. Многие женщины прибегали ко лжи, как последнему средству спасения: они убавляли себе годы. Так поступила и Роза. 'Мне 29! - закричала она Менделе, — и у меня ни разу в жизни не было поноса!'. Но палач указал пальцем направо — группу старых и больных. Там же вскоре оказалась и Эдит.
Вот на очереди девочки Франк. Роза и Эдит сжались от ужаса. Роза, как сейчас, видит их перед собой: 'Пятнадцать и восемнадцать лет, голые, худющие, под безжалостными взглядами фашистских офицеров. Анна смотрела прямо перед собой, она подтолкнула Марго, чтобы та выпрямилась'. Тощие, истощенные подростки со следами недавней болезни. Но они были молоды.
'Налево!' — приказал Менгеле.
Воздух пронзил страшный крик Эдит: 'Дети, о дети!'
Женщины, оставшиеся в Освенциме, забились в больничный барак, словно надеясь найти там спасение от безжалостной судьбы. Роза де Винтер: 'Мы лежали вперемежку — исхудавшие, совершенно обессиленные. Эдит сжимала мою руку. Вдруг открылась дверь, и вошла женщина с фонарем. Направив его на нас, она выбрала двадцать пять человек, которые выглядели чуть лучше других. Мы с Эдит оказались среди них. 'Скорее, скорее, — торопила нас женщина, в которой я узнала старосту греческого барака, — на перекличку, в другой блок'. Потом, оглядываясь, мы видели, как оставшихся увозили в газовые камеры'.
Анна и Марго находились среди 634 женщин, отобранных для отправки в другой концлагерь. Им выдали старую одежду и обувь, одеяло, четвертушку хлеба, двести грамм колбасы и капельку маргарина. Потом всех загнали в поезд. Никто из заключенных не знал, куда они едут. Четыре дня они провели в набитом до предела, жутко холодном вагоне. Пищу им больше не давали. Поезд доставил пленниц на станцию, лежащую на расстоянии километра от лагеря Берген-Белзен.
Их повели в новое отделение лагеря, срочное строительство которого началось в сентябре 1944 года. Но бараки еще не было достроены, и узницам предстояло жить в палатках.
Ленни Бриллеслейпер рассказывает о дороге от станции к лагерю: 'Мы — живые скелеты в лохмотьях — шли по чудесной местности. Ландшафт напоминал Голландию, и осень стояла во всем своем великолепии. Вдруг кто-то из нас падал…Необыкновенная природа — и смерть. Это был чудовищный контраст. А вдоль дороги стояли местные жители и смотрели на нас. Вот мы прошли через ворота, и оглядевшись по сторонам, не увидели газовых камер. Все вздохнули с огромным облегчением! Но бараков мы тоже не увидели — только палатки, а ведь на дворе стояла глубокая осень. Нам всем выдали немного еды и по одеялу'.
Ленни и Дженни познакомились с семьей Франков еще в Вестерборке, откуда они вместе были переправлены в Освенцим. Но там их пути разошлись. А вскоре после прибытия в Берген-Белзен они неожиданно встретили Анну и Марго. Ленни: 'Мы заметили на холмике кран воды и тут же поспешили туда, чтобы хоть немного помыться. Вдруг мы увидели двух девочек, бежавших к нам навстречу и что-то кричащих по-голландски. Они бросились к нам на шею — это оказались сестры Франк: наголо обритые, исхудавшие, почти прозрачные. Мы тут же спросили их о матери. Анна расплакалась, а Марго тихо ответила: «Селектирована», что означало 'газовая камера'. Мы быстро помылись на холодном воздухе и натянули на себя ту же одежду: другой не было. Потом спустились в палатку'.
Вспоминает Дженни Бриллеслейпер: 'В палатке было грязно, а запах напомнил мне клетки хищников амстердамского зоопарка. Мы пришли слишком поздно, поэтому нам достались худшие места — на верхних нарах. Там было нестерпимо жарко, наверно, от огромного скопления людей. Вскоре пошел дождь, вода просачивалась на нас сквозь дыры. Мы с сестрой забились вместе под наши одеяла, так же как и Анна с Марго. Они напоминали умирающих птичек, на них больно было смотреть…'. Из рассказа другой заключенной: 'Пол и нары покрывал лишь тонкий слой соломы, света не было. Не было и туалета, а попасть в общую лагерную уборную удавалось редко: ее всегда окружала толпа'.
7 ноября разразилась непогода: сильный ветер, дождь. Порывы ветра сломали непрочные основы палаток. Каким-то чудом всем женщинам удалось выбраться из-под них. Ленни Бриллеслейпер: 'Под ураганом и проливным дождем мы стояли в своих лохмотьях, пока охранники не загнали нас на кухню. На следующий день нас перевели в сарай, забитый старым тряпьем. Анна спросила: 'Почему они хотят сделать из нас зверей?'. На что кто-то ответил: 'Потому что они сами — дикие звери'. А потом мы заговорили о том, как будем жить после войны… Эти разговоры были редким лучиком света в нашем немыслимом существовании. Ах, мы не знали, что самое страшное еще впереди!'.
В конце концов замерзших и обессиленных женщин поместили в недостроенный барак. Кран был один на всю территорию с несколькими тысячами заключенных. Земля вокруг скоро превратилась в открытый общественный туалет, поскольку у многих не хватало сил дойти до лагерной уборной. Антисанитария была страшная. Тела умерших часто неделями лежали рядом с бараками, а в лагерь все прибывали новые заключенные.
Нары Анны и Марго и сестер Бриллеслейпер находились рядом. Лени вспоминает: 'Воля девочек еще не была сломлена. Анна сочиняли разные истории, и Марго — тоже. Забавные шуточные рассказы. Мы рассказывали по очереди, и в основном речь шла о еде. Один раз мы фантазировали, как пойдем в американский ресторан, и Анна вдруг расплакалась: ей стало страшно от мысли, что она никогда не вернется домой. Мы составляли меню из разных вкусностей. Еще говорили о том, что будем делать после освобождения. Анна часто повторяла, что ей еще предстоит много учиться'.
Предполагалось, что женщины Берген-Белзена будут работать за территорией лагеря, но из-за слабого здоровья их ежедневно посылали в так называемый «обувной» барак, забитый старыми башмаками. Обязанности заключенных состояли в том, чтобы отделить подошву от верхней части туфель. На
