«Символ веры».
Даже если встать на точку зрения наших оппонентов, то и тогда придется согласиться, что у блюстителей предания были, очевидно, веские причины признать в качестве Писания одно и оставить за пределами его другое. И, несмотря на все (и их, и наше) уважение к таким памятникам, как «Пастырь» Ерма или послания Игнатия Антиохийского, они не вошли в Писание, а это конечно же, не говорит об их превосходящей Евангелия ценности. Но если таковы наши рассуждения о том, что старо и согласно Писанию, то сколь же проще вопрос с тем, что в церковном предании либо прямо противоречит Писанию, либо написано во времена, когда авторитет Писания уже был на такой высоте, что даже и согласные с ним мнения не много ему добавляли.
И, начиная со времен канонизации Писания, в различных богословских спорах — в арианском, монофизитском, монофелитском и других — стороны искали в свою пользу аргументы, основываясь именно на Писании, ибо только такое обоснование имело надежду выглядеть авторитетно в глазах оппонентов.
Ставя предание выше Писания, некоторые говорят и иначе. Они считают, что одного Писания для установления истины мало. И признающий источником христианской веры Писание, — говорят они, — тем самым признает и предание, потому что истинность Писания, богодухновенность его самимим (то есть Писанием) установлена быть не может. Далее они добавляют вовсе странные слова, что якобы Писание как совокупность откровенных истин в самом себе достоверности своей не несет. И в этом смысле предание стоит выше Писания.
Что же скажем? Неужели вся ценность Писания только лишь в том, что оно признается Церковью? Допустим столь дикую мысль, что богодухновенность Писания может требовать некоего установления, хотя такое допущение и связано с забвением слов Павла:
«Неужели нужны для вас, как для некоторых, одобрительные письма к вам или от вас?» (2 Кор 3:1). Но, и тогда, откуда следует, что предание как таковое сию богодухновенность подтверждает?
Наши оппоненты намекают либо прямо указывают на то, что если кто не признает предания, то он не признает и решений Вселенских соборов, утвердивших канон или состав Священного Писания. Такой человек, — говорят они, — не должен признавать ч нынешнего, традиционного состава Писания. На это мы можем заметить, что некоторые из почитаемых традицией церковных писателей (Игнатий Антиохийский, Афинагор, Феофил) жили во времена, никак не позволявшиеим опираться на Никейский канон, и это, однако же, нисколько не мешало им почитать Евангелие от Матфея или послание Павла к Римлянам, — они не нуждались в стороннем подтвержденииих богодухновенности.
С другой стороны, мы можем сказать, что вовсе не считаем традиционный состав Священного Писания полным. Но для нас совсем не нужны, как для некоторых, одобрительные письма к традиционалистам или от традиционалистов ни в отношении канонических книг Ветхого и Нового Заветов, ни в отношении душеполезности книг Иисуса сына Сирахова или Премудрости Соломона, ни даже в отношении Евангелия Фомы, хотя мы, дабы не вводить в искушение некоторых, и выделяем последнее.
Нам нет смысла полемизировать с теми частями предания, которые возникали после раздела церквей (1054), ибо тогда мы должны будем вести уже два спора с каждой из традиций. Но поскольку мы ссылаемся на Писание как на непререкаемый авторитет, то разумно говорить только о той части предания, которая является ровесником Писания.
Однако уже во II веке появились мнения, с коими столь же трудно спорить, сколь и с теми, что земля стоит на трех китах. Вот, как пишет в являющейся классическим примером выражения предания книге «Против ересей» святой Ириней Лионский, вряд ли достойный обвинения в утере тайного, но своими трудами явно знаменующий определенный этап в отвержении тайного учения. По сути Ириней пытается доказать незнание Апостолами тайн и самое их отсутствие. Довод его таков: «Если бы Апостолы знали сокровенные таинства, которые они сообщали совершенным отдельно и тайно от прочих, то предали бы их в особенности тем. кому поручали самые церкви. Ибо они хотели, чтобы были совершенны и безукоризненны во всем те, кого оставляли своими преемниками и кому передавали свое место учительства, так как от их правильного действования должна происходить великая польза, а от падения их — величайшее несчастие.» (111.3:1).
Нельзя не поддержать Иринея в оценке источника происхождения великой пользы, равно как и причин величайшего несчастия, однако выразим некоторое сомнение в том, что Иринею было открыто, чего хотели и чего не хотели Апостолы. А между прочим, посоветуем читателю пофантазировать на тему того, что случилось бы на земле, если бы церкви, овладев тайным знанием, не стали бы заниматься ерундой, вознося Богу молебны о победе над другой христианской державой, но, взявшись за дело всерьез, стали двигать горы на территории противника. Рискнем предположить, что тогда столетняя война не длилась бы сто лет, а просто-напросто превратилась бы в Армагеддон, если бы мир вообще сумел дожить до нее.
Однако такого рода критика может удовлетворить только весьма невзыскательного атеиста, ибо оставляет полностью открытым вопрос о целесообразности такой церкви, которой не переданы тайны, а если и переданы, то не вполне. Все-таки должна же быть у церкви какая-то цель! «Ибо все создано для своего употребления.» (Сир 39:27).
У Клиффорда Саймака есть замечательный фантастический рассказ «Поколение, достигшее цели», который мы дерзнем представить читателю как философскую притчу.
.. .Тысячу лет, за которые успевает смениться сорок поколений, сквозь черную бездну космоса летит к цели космический корабль с земли. За это время люди уже забыли эту цель и создали Миф: «Когда-то был хаос, и вот из него родился порядок в образе Корабля, а снаружи остался хаос. Только внутри Корабля был и порядок, и закон, вернее, много законов: не расточай, не возжелай, и все остальные. Когда-нибудь настанет Конец, но каков будет этот Конец, остается тайной, хотя еще есть надежда, потому что на Корабле есть Священные Картины, и они — символ этой надежды. Ведь на картинах запечатлены символические образы иных мест, где царит порядок (наверное, еще больших кораблей), и все эти символические образы снабжены названиями: Дерево, Ручей, Небо, Облака и все остальное, чего никогда не видишь, но чувствуешь, например. Ветер и Солнечный Свет.
Начало Начал было давным-давно, так много поколений назад, что рассказы и легенды о могуществе людей тех далеких эпох были вытеснены из памяти другими людьми, тени которых все еще смутно рисовались где-то позади.»
Экипаж корабля находится в полном неведении — «Знания боялись, потому что это было зло. Много лет назад так решили те, кто решал за людей, и они придумали закон против Чтения... Земля была забыта, и появился Миф, знания были утеряны и заменены Легендой. На протяжении сорока поколений план был потерян, цель забыта, и люди всю жизнь жили в твердой уверенности, что они — это все, что Корабль — Начало и Конец... Они ни о чем не задумывались и не заглядывали в будущее, так как, что бы ни произошло, — все к лучшему.»
В конце рассказа люди попадают на планету, которая «была ожившей Священной Картиной. Там были и Ручьи, и Деревья, и Трава, и Цветы, Небо и Облака, Ветер и Солнечный Свет.» И главный герой спрашивает себя: «Может быть, культура Корабля была частью общего плана? Разве могли бы люди жить тысячу лет на Корабле, если бы знали цель и назначение?» — и приходит к выводу: «Конечно, не могли бы. Они бы чувствовали себя ограбленными и обманутыми, они бы сошли с ума... Был только один способ бороться с этим — забвение. К нему и прибегли как к лучшему.»
Мы далеки от того, чтобы прямо проецировать рассказ Саймака на нашу проблему, но не почтем здесь лишними слова легендарного прорицателя XVI века Мишеля Нострадамуса: «Если искренне поведать о том, что случится в близких и далеких временах, то современные нам... церкви, религии и мировоззрения нашли бы, что предвиденное настолько противоречитих идеалам, что они прокляли бы грядущие века, если бы знали всю правду о них наверняка.» («Послание сыну»). То есть речь вновь идет о невежестве как
