спасительном средстве от безумия, как единственном способе сохранить истину в неприкосновенности, пусть даже и в закодированном виде в нашей Главной Книге.
Однако вернемся к Иринею Лионскому, который в качестве доказательства совершенства и полноты предания приводит цепочку из двенадцати епископов Римской церкви, начиная с Лина, коему вручили служение блаженные Апостолы, до Элевфера — современника Иринея. Далее читаем у Иринея: «В таком порядке и таком преемстве церковное предание от Апостолов и проповедь истины дошли до нас. И это служит самым полным доказательством [?], что одна и та же животворная Вера сохранялась в церкви от Апостолов доныне и предана в истинном виде.» (111.3:3). Однако, Ириней чувствует некоторую, мягко говоря, несостоятельность сего «самого полного доказательства», и пытается поэтому оправдаться, доказывая свое методом «от противного»: «Что если бы Апостолы не оставили бы нам писаний? Не должно ли было следовать порядку предания, преданного тем, кому они вверили церкви?» (111.4:1). Вот, оказывается, о чем мечтают ревнители церковного предания в тщете принизить роль Писания, выдвинув на первое место то, что они называют преданием, ибо Писание обличает их. Ко всему трудно назвать богословом человека, способного сделать допущение о возможности существования христианства без Писаний, но понять это мнение можно, — ведь тогда практически любого инакомыслящего можно было бы объявить еретиком. Божественное Провидение же распорядилось о том, чтобы нам не остаться без Писаний.
Что же говорит Ириней о языке притчи? Критикуя гностиков как последователей еретических учений, если критикой можно назвать перемежающуюся брань, Ириней, не скрывая негативного отношения к ним, вкладывает им в уста мнение «будто Апостолы с лицемерием приспособляли свое учение к приемлемости слушателей и давали ответы сообразно с мнениями вопрошающих: для слепых выдумывали басни сообразно с их слепотою, для слабых сообразно с их слабостию, и для заблуждающихся сообразно с их заблуждением,.. а способным понять неименуемого Отца излагали неизреченную тайну посредством притчей и загадок, и что Господь и Апостолы вели дело учительства не согласно с истиною, но лицемерно и приспособляясь с приемлемостью каждого.» (111.5:2).
Приводя такое мнение, пусть даже и о еретиках, Ириней сам о себе свидетельствует, что притча, являясь в его понимании синонимом загадки и басни, не достойна иного контекста, кроме того, в коем используются слова «заблуждение», «лицемерие», что изложение тайн посредством притчей «является учительством, не согласным с истиною». А в отношении умения «приспособляться к приемлемости каждого» Ириней, очевидно, и Павла должен считать «учителем, не согласным с истиной», ибо Павел пишет именно то, что обличает Ириней: «Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона — как чуждый закона, не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, — чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем...» (1 Кор 9:20-22); — и еще: «Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими.» (Рим 12:15).
Да читал ли Ириней Писание? Похоже, что читал, но сей факт являет собой иллюстрацию формулировки, на которую мы уже обращали внимание: «своими глазами смотрят и не видят, своими ушами слышат и не разумеют.» (Мк 4:12). Напомним читателю и слова из следующего стиха: «Как же вам уразуметь все притчи?» (Мк 4:13). После ознакомления с мнением о притче такого столпа церкви, как Ириней, в этом вопросе Иисуса вырисовывается весьма неутешительная риторика.
В своих дальнейших рассуждениях движимый слепой верой Ириней подходит к самому краю пропасти того греха, в коем он обвиняет своих оппонентов — еретиков, — и своим примером дает ответ на и без того ясный вопрос: «может ли слепой водить слепого? не оба ли упадут в яму?» (Лк 6:39). Стоя на краю, Ириней делает вперед еще шаг: «Учение Апостолов явно и твердо и ничего не скрывает, потому что они не учили иному в тайне, а иному явно. Такие ухищрения свойственны
И уже даже находясь в яме, Ириней, конечно, ни в коей мере не признает своего отношения к словам: «кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф 13:12), ибо Ириней и себя считает имеющим, и церковь местом, сохраняющим в истинном виде предание от Апостолов. Но, если бы все было так, как хочет представить Ириней, то к чему Иисус говорил: «Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и
Некоторые традиционалисты, правда, утверждают, что Духу Святому в настоящее время уже и впрямь не о чем более напоминать, ибо обо всем Он уже напомнил Церкви в день Пятидесятницы, низойдя на Апостолов (Деяи 2:1-4). На такое мнение можно возразить, что роль Утешителя далеко не исчерпана нисхождением Его на Апостолов, и Ему и после дня Пятидесятницы есть о чем напоминать и чему учить, свидетельством чего является хотя бы необходимость напоминания об утерянных тайнах чисел. Кроме того учение о разовом, однократном, действии дара Духа Святаго, Утешителя (или Параклета по-гречески), очень похоже научение Монтана. Монтанисты утверждали, что пришествие обещанного Иисусом Христом Параклета уже в первой половине II века стало фактом, и это-то было сочтено ортодоксальной церковью ересью. Тем более и мы склонны считать утверждение о завершении, окончании действия Утешителя, Параклета, Духа Святаго, сомнительным.
Но дабы не уклоняться от главной темы, вернемся к Иринею. Об отношении его к Писанию свидетельствует могущий показаться незначительным факт. Несмотря на то, что сам же Ириней учит о необходимости принять либо все Евангелие от Луки, либо отказаться от всего, он, защищая Луку от сомнений и превратных толкований, при перечислении в качестве доказательств истинности писанного Лукой обращает внимание на многие мельчайшие особенности сего Евангелия вплоть до рассказа об исцелении женщины, страдавшей восемнадцать лет и исцеленной Иисусом в субботу (Лк 13:10-17). Однако при всем том Ириней полностью игнорирует такие бриллианты учения, как дошедшие до нас лишь благодаря Луке притчи о блудном сыне и о неверном управителе. Но это, впрочем, неудивительно, памятуя отношение Иринея к притче.
Что же скажем? — Конечно, ссылаться можно лишь на то, что разумеешь и можешь истолковать без страха быть обличенным во лжи! В этом Ириней неоригинален. Вопиющим здесь оказывается то, что ко всему Ириней прибавляет: «Лука, который всегда проповедывал вместе с Павлом... и им уполномочен передать нам Евангелие, — не научен от него ничему другому (?]... А что Павел просто, что знал. тому и учил не только бывших с ним, но и всех слушавших, это он сам показывает.» (111.14:1). Трудно сказать, что под этим подразумевает Ириней, смотря и не видя действительных слов Павла: «Мудрость мы проповедуем между совершенными... проповедуем премудрость Божию,
Итак, единственное возражение как рассказанному нами, так и многому из последующего заключается в том, что сие не соответствует церковному преданию. Однако, что есть церковное предание, если не плод творчества человеков, по крайней мере отчасти? Пусть даже эти человеки и причислены другими человеками к лику святых, а сии другие считают себя принадлежащими к церкви, ими же самими названной непогрешимой.
Приведем в этой связи слова Гете, которые весьма точно определяют место творцов предания в религиозном развитии человечества: «Без авторитета человек не может существовать, и однако же, он приносит с собою столь же много заблуждения, сколько и истинного; он увековечивает в отдельных личностях то. что должно миновать как частность, отклоняет и пропускает мимо то, что должно быть закреплено, и является главной причиной, почему человечество не может сдвинуться с места.»
Ведь именно человеки, почитаемые авторитетами, отмели тайное учение Иисуса, отменили, в лучшем
