не мороз быстро разрушил наполеоновскую армию в этот период отступления».
Вот когда с пронзительной очевидностью подтвердилось, что обозы с драгоценными трофеями на войне (особенно такой, как эта) – непозволительная роскошь! Наполеон наверняка корил себя за то, что проявил мягкость и сострадание. Впрочем, можно было себе представить, сколь велико было бы разочарование его армии, прикажи он оставить все трофеи, а вместо них захватить как можно больше снеди.
Тогда, 19 октября, Наполеон еще вполне верил в то, что ему удастся достаточно быстро достичь Смоленска по Калужской дороге, имея к тому же к услугам своей армии неразоренные города и села. Кутузов заставил Наполеона двинуться по тому пути, каким он пришел к Москве. По пути разорения.
Армия первоначально осталась без возможности регулярного пополнения припасов, а потом еще и морозы хорошенько вдарили. И вот тогда французы уже были точно обречены! Они должны были почти безостановочно двигаться, не позволяя себе сколь-либо серьезного привала, а им практически наступали на пятки силы корпусов Милорадовича и Платова. На флангах тоже было неспокойно: постоянные атаки партизан и налеты казаков. Русские были отдохнувшие, к ним постоянно подходили все новые пополнения; снабжение тоже было на высоте. Космический контраст по сравнению с французами. Что касается участи последних, то, не умаляя серьезности их преступлений, нельзя все же не вспомнить расхожую поговорку: такого и врагу не пожелаешь! П. И. Ковалевский, повествуя об отступающей армии, приводит страшное признание П. Сегюра:
«„Солдаты без пищи и теплой одежды шли, дрожа от холода; если, изнемогая от усталости, они падали, то снег покрывал их моментально и только по маленькому бугорку можно было узнать их присутствие. Вся дорога была покрыта такими бугорками, как на кладбище. Самые хладнокровные и равнодушные с ужасом глядели на эти бугры и, отвернувшись, быстро проходили мимо. Но впереди них, вокруг них – всюду снег, взгляд теряется в этой бесконечной равнине“. Каждый шел сам по себе, говорит Соанье, ни малейшей человечности солдаты не выказывали друг к другу; никто не протянул бы руку помощи даже своему родному брату. За ночь снег настолько засыпал бивуаки, что место расположения их можно было узнать только по трупам солдат и лошадей…
С этими несчастными, голодными, оборванными, изнуренными и изможденными шел их император, угнетенный, подавленный и больной, неся на себе кару своей несчастной неосмотрительности. „Все обгоняли Наполеона, все видели, как он шел пешком с палкой в руках, видно было, что движение это было для него затруднительно, и он останавливался каждые четверть часа, казалось, он не в силах был покинуть своих несчастных товарищей по оружию“».
Мало кто знает, но французы, покидая в спешке Москву, нашли необходимым захватить с собой тысячи русских военнопленных.
Согласно Е. В. Тарле:
«Отступающие французы влекли за собой несколько тысяч русских пленных, взятых с начала войны. Их почти вовсе перестали кормить. Велено было слабосильных пристреливать. В одной только партии русских пленных, которых французы гнали от Москвы до Смоленска, было пристрелено 611 человек (из них 4 офицера). Пристреливали их как слабосильных. Пленных убивали даже при малейшем признаке отставания. Их погибло, конечно, много тысяч человек. Трупы расстрелянных русских пленных постоянно встречались между трупами французов по дороге, на всем пути отступления наполеоновской армии».
Отступление французской армии из России в 1812 году. Ксилография по оригиналу Л. ПоттаНаступили морозы.
«Морозная зима, – пишет Верещагин, – быстро со всею силою подвинувшаяся на не подготовленную к ней отступавшую армию – награбившую массу ценных вещей, но не позаботившуюся о зимней одежде, – показала ей, что в этой стороне она незваная гостья. Злой приказ Наполеона жечь все кругом, имевший целью наказать русских, наказал прежде всего своих: приводившийся в исполнение не арриергардом, как бы следовало, а авангардом, он отнимал у несчастных солдат последнюю возможность хоть изредка отогреться под крышею и заставлял проводить все ночи под открытым небом. Те, которым удавалось развести огонь, по часам сидели вокруг него, наслаждаясь теплотой и не замечая, как загорались их одежды и даже обугливались отмороженные части тела. Некоторые прямо входили в костры и обгорали до смерти. Ужаснее всего были ночи во время ветров и снежных бурь: длинные ряды тесно сжавшихся солдат, укутанных в продырявленные шинели и плащи, также в женские юбки, крестьянские армяки, священнические ризы и кто во что горазд, – издавали один общий протяжный стон, не заглушавшийся даже воем ветра. Тут были генералы, офицеры и солдаты – все взывали к далекой родине и кляли Россию с ее морозами, одинаково недружелюбно поминая императоров Наполеона и Александра…»
Что еще позволяло французам сохранять хоть какую-то видимость порядка при сложившихся обстоятельствах? Наверное, сознание того, что впереди – Смоленск. Именно там наконец удастся им всем хотя бы на время обрести покой, восстановить силы, отъесться и отоспаться. В это верили практически все, даже Наполеон. Пока впереди спасительной перспективой маячил Смоленск, еще можно было – в принципе – говорить о проведении конкретного военного маневра – отступления. Наполеону, некогда величайшему триумфатору, это позволяло хоть до некоторой степени сохранять свое лицо. Однако с каждым днем делать это становилось все труднее и труднее…
«Партизанская война, крестьянская активная борьба, казачьи налеты – все это при усиливающемся недоедании, при ежедневном падеже лошадей заставляло французов бросать по дороге пушки, бросать часть клади с возов, а главное – бросать больных и раненых товарищей на лютую смерть, ожидавшую их, если только им не посчастливилось бы попасть в руки регулярной армии. Изнуренные небывалыми страданиями, полуголодные, ослабевшие войска шли по разоренной вконец дороге, обозначая свой путь трупами людей и лошадей», – констатирует Е. В. Тарле.
Арман Коленкур вспоминает:
«Когда мы проходили мимо Можайска, император сделал остановку, чтобы выяснить, как идет эвакуация и как выполняется его распоряжение о выдаче пайков раненым. Он сам разместил значительное число раненых как в своих личных повозках и экипажах, так и во всех тех, которые проезжали мимо. Некоторые возражали против этой меры, заявляя, что она обрекает несчастных раненых на гибель, так как они, едва покинув лазареты, должны будут тащиться по дороге, но император приказал рассадить их повсюду, где они только могли примоститься, в том числе на крышах фургонов, на повозках для фуража и даже на задках телег, уже нагруженных до отказа ранеными и больными из Малоярославца. Все они один за другим пали жертвой добрых намерений императора, хотевшего укрыть их от опасности, которая могла бы грозить им со стороны ожесточенных русских крестьян. Те из них, кто не свалился в результате истощения и мучительного способа путешествия, стали жертвой ночных морозов или погибли от голода, за исключением раненых гвардейцев и тех раненых, которые находились в обозе императора (эти раненые пользовались пищей и уходом благодаря изумительной самоотверженности доктора Лерминье и заботам начальника обоза Жи); так как все потеряли свои обозы, то до Вильно доехали живыми не больше 20 человек. Даже те из них, которые были в лучшем состоянии, чем другие, не могли вынести того способа путешествия и держаться на повозках там, где было размещено большинство из них. Легко представить себе состояние этих несчастных после нескольких лье пути. Истощение, тряска и холод – все вместе обрушилось на них. Никогда не приходилось видеть более скорбного зрелища».
Там же, «около Можайска отступающая армия проходила мимо громадной равнины, пересеченной оврагом и речкой, с небольшими холмами, с развалинами и почернелыми бревнами двух деревень. Вся равнина была покрыта гниющими, разложившимися многими тысячами трупов и людей, и лошадей, исковерканными пушками, ржавым оружием, валявшимся в беспорядке и негодным к употреблению, потому что годное было унесено. Солдаты французской армии не сразу узнали страшное место. Это было Бородино с его все еще не похороненными мертвецами. Ужасающее впечатление производило теперь это поле великой битвы. Шедшие на мучительные страдания и смерть в последний раз взглянули на товарищей, уже погибших», – сказано у Е. В. Тарле.
Взглянул на них и Наполеон.
Наверняка ему многое вспомнилось…
У Василия Верещагина Наполеон размышляет:
