Открылись сумрачные люки.Как будто в глубь могил.Дрожа, не находили рукиКанатов и перил.Пугливо озирались в трюмахЗрачки незрячих глаз.Спустилась ночь, — страшна, угрюма.Такая — в первый раз.Раздался взрыв: тяжелый, смелый.Взорвался и упал.На темном берегу чернелаРевущая толпа.Все были, как в чаду угара,Стоял над бухтой стон.Тревожным заревом пожараБыл город озарен.Был жалок взгляд непониманья.Стучала кровь сильней.Несвязно что-то о восстаньеТвердили в стороне.Одно хотелось: поскорееИ нам уйти туда.Куда ушли, во мгле чернея,Военные суда.И мы ушли. И было страшноСреди ревущей тьмы.Три ночи над четвертой башней.Как псы, ютились мы.А после в кубрик опускалисьОтвесным трапом вниз.Где крики женщин раздавалисьИ визг детей и крыс.Там часто возникали споры:Что — вечер или день?И поглощали коридорыИспуганную тень.Впотьмах ощупывали рукиИ звякали шаги.Открытые зияли люкиУ дрогнувшей ноги.Зияли жутко, словно бездныНеистовой судьбы.И неизбежно трап отвесныйВел в душные гробы.Все было точно бред: просторыЧужих морей и стран,И очертания БосфораСквозь утренний туман.По вечерам — напевы горна.Торжественный обряд.И взгляд без слов: уже покорный.Недумающий взгляд.И спящие вповалку люди,И черная вода.И дула боевых орудий,Умолкших навсегда.