Чехословакии. Тем более что известный писатель и обозреватель влиятельной газеты «Лидови новины» Карел Чапек[19], открывший для себя русского актера, писал: «Его игра не поддается описанию, даже если бы я окончательно изгрыз свой карандаш, мне все равно не удалось бы выразить словами ни одного из нетерпеливых, стремительных, резких движений его аристократической руки…»
При более близком знакомстве именно Карел Чапек порекомендовал Чехову обратиться за помощью к первому президенту республики Томашу Масарику[20], который инициировал проведение антибольшевистской «Русской акции» по организации помощи эмигрантам из России. Если Париж в те годы называли «столицей русской эмиграции», Берлин – «мачехой русских народов», то Прага именовалась «русскими Афинами».
«Президент не поскупится, – уверял писатель Чехова. – В свое время он не оставил без внимания ни Бунина, ни Цветаеву, ни Бальмонта, ни Тэффи, ни Шмелева… Хотите, я вам покажу письмо Дмитрия Мережковского на имя президента? Мы его публиковали в нашей газете. Вот слушайте: «Вечная благодарность русских людей Вам и Вашему народу за то, что Вы осуществили больше всех других славянских народов великую цель нашего братства…»
Михаил Александрович составил, как ему казалось, вполне убедительную «челобитную» на имя Масарика: «…Мне трудно примириться с тем, что целая отрасль нашей русской театральной культуры должна погибнуть. Все то, что создавали оба Художественных театра в Москве, как бы ни были велики их достижения, еще не есть завершение, не есть органический конец деятельности. Внешнее влияние тенденциозного контроля и узко-агитационные требования цензуры в России лишили художника свободы в области его творческой деятельности. Но еще много сил, много художественных замыслов и культурных стремлений живет в душах тех, кто воспитан и вырос в стенах Художественного театра.
…Я хочу спасти ту прекрасную театральную культуру, которая некогда вдохновляла меня и дала мне как художнику жизнь. Я хочу служить дальнейшему процветанию и развитию тех заветов, которые получил от моего учителя, Константина Сергеевича Станиславского».
Вослед чеховскому письму наиболее дошлый из стайки «рыб-прилипал», плотно сопровождавшей Чехова за рубежом, мигом состряпал смету будущих расходов на «дальнейшее процветание» и, пригрозив пальчиком Михаилу Александровичу, заверил, что сам доставит бумаги куда следует, а ему, Чехову, беспокоиться нечего, его дело – сцена, а то, что по ту сторону рампы, вопрос десятый. Вам, уважаемый мэтр, остается только ждать и не «рыпаться».
Через месяц на имя Чехова из президентской канцелярии Чехословакии поступил максимально вежливый отказ, мотивированный невозможностью выделить на организацию театра запрашиваемой суммы. Чиновники из окружения Масарика сочли, что Чехов безнадежно опоздал на «ярмарку талантов» – «Русская акция» уже сходила на нет, труппа собрана «с миру по нитке» и т. д.
Не найдя понимания в Праге, Чехов решил перебраться в Париж, где намеревался организовать свою школу драматического искусства, показывать инсценировки русских сказок, мировую классику. Но, увы, рядом не было Ольги, которая могла бы ему помочь хотя бы советом… После оглушительного провала спектакля-пантомимы «Дворец пробуждается» предприятие «Театр Чехова, Бонер и компании» приказало долго жить.
Подводя итоги французскому периоду своей жизни, Михаил Александрович грустил: «Весь он представляется мне теперь беспорядочным, торопливым, анекдотическим. Увлеченный ролью «идеалиста», я первого же дня хотел видеть последние достижения и несся вперед, спотыкаясь о препятствия конкретной действительности… Что потерял я в Париже? Деньги и излишнее честолюбие. Что приобрел? Некоторую способность самокритики и наклонность к обдуманным действиям. И жизнь моя, как это часто бывает, изменилась внешне и внутренне одновременно».
Ольга же Константиновна, как и ранее, с очарованием русалки купалась в водовороте германского светского общества. Премьеры, вернисажи, банкеты, официальные визиты, очередные съемки, гастроли, дружеские посиделки в модных кафе, благотворительные концерты… Круг ее знакомств стремительно увеличивался. Среди новых знакомых Чеховой – издатели, знаменитые актеры, писатели, журналисты, спортсмены, видные промышленники, влиятельные политики, банкиры, набирающий вес генералитет.
На одной из вечеринок к ней подвели 40-летнего сутуловатого мужчину с руками рабочего.
– Знакомься, скульптор Йозеф Торак.
– Это ваша работа «Умирающий воин»? – как бы наугад забрасывает удочку прекрасно подготовленная Ольга Чехова.
– Вы не ошиблись, мадам. – Торак, в отличие от многих, скромен и тих.
– А еще в Шарлоттенбурге я видела вашу статую «Родные места», она тоже великолепна, – не скупится на комплименты Ольга.
– Благодарю вас, очаровательная фрау Ольга… Я хотел бы, чтобы вы мне позировали…
– Да-да, – мимоходом говорит Ольга, – как-нибудь обязательно найдем время, маэстро.
Однако до сеансов позирования у них так и не дошло. Довольно скоро для Йозефа Торака подыскали более подходящую модель, и скульптор принялся ваять мощный и устрашающий монумент-колосс будущего фюрера.
Влиятельный издатель Эрнст Ровольт приглашает фрау Чехову на чашечку кофе, «теннисный король» фон Крамм обещает преподать несколько уроков на корте (Ольгу при этом передергивает от ассоциаций- воспоминаний о своих предродовых схватках и «девушки с теннисного корта» в компании с Мишкой, и она решительно отказывается…)
Зато каким замечательным оказалось знакомство с министром иностранных дел Густавом Штреземаном! Внешне замкнутый и настороженный, на деле он оказался душкой, утонченным ценителем литературы и искусства, словом, очаровательным человеком. С каким пониманием отнесся он к просьбе Ольги о содействии в получении германского гражданства! Незадолго до своей кончины Штреземан успел сделать для нее все. Она рассчитывала и в будущем пользоваться его услугами, однако министра наповал сразил инсульт. Лауреата Нобелевской премии мира оплакивала вся страна, в том числе и гражданка Германии Ольга Чехова…
Куксхавен – Нью-Йорк – Голливуд, лето 1930 года
По-моему, все пароходы надо называть «Панацеей», потому что нет ничего целительней морского путешествия. Все наши заботы отходят, пароход будто усыновляет вас, лечит, а когда в конце концов прибывает в порт, с неохотой возвращает вас скучному миру…
Впервые Ольга получила приглашение на съемки в Голливуд, уже превращавшийся в Мекку мирового кинематографа, еще в 1927 году. Но тогда она отказалась, справедливо полагая, что еще не весь урожай в Европе ею собран. Однако на сей раз представители кинокомпании «Юнайтед артистс» проявляли чудеса изобретательности, искушали, льстили, обещали златые горы, чуть ли не падали в ноги. В конце концов под их напором Чехова сдалась и подписала контракт на съемки.
Уже через день-другой она поднималась на борт комфортабельного трансатлантического лайнера «Европа». Впереди было пять дней и шесть ночей до Нью-Йорка. Ее это не смущало, она легко переносила океанскую качку.
За последние годы Ольга благодаря бесконечным киностранствиям побывала во многих странах, европейских столицах, где ее, как правило, принимали по высшему классу: селили в лучших отелях, угощали в роскошных ресторанах, но такого уровня комфорта, как на этом белоснежном океанском пароходе, ей видеть еще не доводилось. Роскошная каюта, широченные, как берлинские проспекты, прогулочные палубы, кино– и танцевальные залы, целая россыпь баров, бассейны с морской и пресной водой, музыкальные салоны, казино, в ресторанах кухня на любой вкус… Вышколенные стюарды и официанты, предупредительные члены команды, которые могли общаться как минимум на трех языках. Любая прихоть пассажира исполнялась без промедления и с преданностью в глазах. Каждое утро на ресторанном столике перед Ольгой появлялся свежий букет пармских фиалок от фирмы «Flores Europas».
Прогулки по верхней палубе сулили множество интересных встреч и новых знакомств. На второй день морского путешествия ее познакомили с автомобильный королем Америки Генри Фордом. Стройный и
