кресло Фрэнка и наоборот. То есть Фрэнк оказался ближе к маленькому столику, где стоят ведерко со льдом и бутылки.
Она подзывает боя.
Тот сию секунду показывается на террасе, огибая угол дома. Идет, как на шарнирах, к маленькому столику, берется за него, поднимает, не опрокинув ни единого предмета, переставляет все вместе туда, где села хозяйка. Тотчас же продолжает свой путь, не говоря ни слова, в том же направлении, той же механической походкой к другому углу дома и восточному ответвлению террасы, где исчезает.
Фрэнк и А***, немые и неподвижные в глубине своих кресел, все так же пристально вглядываются в горизонт.
Фрэнк рассказывает о поломке грузовика, смеясь и чрезмерно размахивая руками. Хватает стакан, что стоит на столике подле него, и осушает одним махом, так, будто ему не надо глотать, когда он пьет: вся жидкость сразу попадает ему в горло. Ставит стакан на стол, между тарелкой и подставкой для блюда, тут же принимается есть. Могучий аппетит Фрэнка ярко проявляется в тех многочисленных, утрированных движениях, которые Фрэнк совершает: правая рука хватает по очереди ножик, вилку и кусок хлеба, вилка периодически переходит из правой руки в левую, нож разрезает мясо кусок за куском и кладется на стол после каждого раза: тогда, переходя из левой руки в правую, на сцену выходит вилка: она снует взад- вперед между тарелкой и ртом: все мускулы лица ритмично искажаются сосредоточенным жеванием; оно еще не закончилось, как в убыстренном темпе все начинается заново.
Правая рука хватает хлеб и подносит его ко рту, правая рука кладет хлеб на белую скатерть и хватает нож, левая хватает вилку, вилка втыкается в мясо, нож отрезает кусок мяса, правая рука кладет нож на скатерть, левая рука вкладывает вилку в правую руку, вилка накалывает кусок мяса, рука подносит его ко рту, рот при жевании широко раскрывается и сжимается с силой; движения эти отдаются по всему лицу, вплоть до скул, до глаз, до ушей; а правая рука в это время уже перехватывает вилку, чтобы переложить ее в левую руку, потом хватает хлеб, потом нож, потом вилку...
Бой входит через открытую дверь буфетной. Идет к столу. Походка у него разболтанная, как на шарнирах; такие же движения рук, когда он убирает тарелки, одну за другой, ставит их на буфет и заменяет чистыми. Сразу после этого выходит, ритмично дергая руками и ногами, словно грубо сработанная заводная игрушка.
Как раз в этот момент была раздавлена сороконожка на голой стене: Фрэнк встает, берет салфетку, подходит к стене, давит сороконожку на стене, отнимает салфетку, давит сороконожку на полу.
Рука с заостренными пальцами сжалась на белой скатерти. Пять растопыренных пальцев скрючились, опираясь на стол с такой силой, что скомкалась ткань. На ней так и осталось пять лучиков, пять сходящихся борозд, гораздо более длинных, чем пальцы, которые там лежали.
Только первая фаланга еще видна. На безымянном пальце блестит кольцо, тонкий золотой ободок, едва выступающий над плотью. Вокруг руки веером расходятся складки, все менее и менее жесткие по мере удаления от центра, все более и более плоские, но одновременно и растянутые, так что в конце концов остается лишь белая однородная поверхность, на которой располагается, в свою очередь, рука Фрэнка, смуглая, крепкая, украшенная широким и плоским золотым кольцом аналогичной модели.
Как раз рядом с рукой лезвие ножа оставило на скатерти крошечное темное пятнышко, удлиненное, извилистое, окруженное более слабыми, редкими знаками. Смуглая рука, поерзав немного по скатерти, вдруг поднимается к кармашку рубашки, снова пытается, уже машинально, затолкать поглубже бледно- голубое письмо, сложенное в восемь раз, которое торчит на добрый сантиметр.
Рубашка из немнущейся хлопчатобумажной ткани цвета хаки, вылинявшая от многочисленных стирок. От верхнего края кармана идет первая горизонтальная строчка, а под ней еще одна, в форме фигурной скобки, чье острие направлено книзу. К самому кончику этого острия пришита пуговица, на которую в нормальном положении застегивается карман. Пуговица пластмассовая, желтоватая; нитка, которой она пришита, рисует в центре ее маленький крестик. Письмо, что виднеется над всем этим, написано почерком мелким и убористым, строки идут перпендикулярно краю кармана.
Справа выступают, по порядку, короткий рукав рубашки цвета хаки, пузатый туземный кувшин из обожженной глины, отмечающий середину буфета, потом, на краю буфета, две керосиновые лампы, незажженные, выстроенные вдоль стены; еще правее — угол комнаты, а к нему примыкает открытая створка первого окна.
И машина Фрэнка выходит на сцену: ее отражение в окне, появление в беседе. Большая синяя — закрытая машина американского производства: корпус ее — хотя и пыльный — выглядит как новый. Мотор тоже в хорошем состоянии: ни разу не доставил владельцу ни малейшей неприятности.
Владелец машины остался сидеть за рулем. Только его попутчица спустилась на каменистый двор. Она обута в изящные туфли на очень высоких каблуках и должна ступать осторожно, избегая неровных мест. Но это ничуть ее не сковывает, она, можно сказать, даже не замечает трудностей пути. Она остановилась неподвижно у передней дверцы, нагнулась к серым клеенчатым сиденьям, над стеклом, опущенным до отказа.
Белый корсаж исчезает почти до талии, снаружи остается широкая юбка. Голова, руки, верхняя часть туловища, нависая над окошком, мешают рассмотреть, что происходит внутри. А***, несомненно, собирает покупки, сделанные в городе, чтобы унести их с собой. Но вот появляется левый локоть, потом рука, запястье, кисть — и пальцы задерживаются на окне.
После нового промедления на яркий свет дня являются плечи, затем шея и лицо, обрамленное длинными, черными волосами,— прическа, чересчур свободная, чуть растрепалась,— и, наконец, правая рука: она держит за тесемку всего один маленький зеленый пакетик кубической формы.
Оставив на пыльной стойке машины отпечаток четырех параллельно лежащих пальцев, левая рука торопливо приводит в порядок прическу, в то время как А*** отстраняется от синей машины и, в последний раз обернувшись, направляется своей решительной походкой к двери дома. Кажется, будто ухабистый двор выравнивается сам собою под ее ногами, ибо А*** даже не смотрит вниз.
Вот она стоит, прислонившись к входной двери, которую только что закрыла за собой. Отсюда ей виден весь дом, помещение за помещением: главная зала (слева салон, справа столовая, где уже поставлен к обеду прибор), центральный коридор (куда выходят пять боковых дверей, все закрытые, три справа и две слева), терраса и, за сквозной балюстрадой, противоположный склон долины.
Начиная от хребта склон в высоту разделяется на три участка: неровная полоса дикой пустоши и две делянки, засаженные в разное время. Пустошь красноватого цвета, там и сям поросшая зеленым кустарником. Купа высоких деревьев отмечает самую дальнюю точку, какой достигли посадки в этом секторе; она занимает вершину прямоугольной делянки, которая наискосок спускается по склону; местами, между султанами молодых листьев, там еще видна голая земля. На нижней делянке, той, что в форме трапеции, уже убирают урожай: белых дисков шириной с тарелку, оставшихся у самой поверхности почвы на месте срезанных стволов, почти столько же, сколько и растущих банановых деревьев.
Сторона этой трапеции, расположенная ниже по течению реки, совпадает с подъездной дорогой, которая ведет к мосту. Пятеро рабочих сейчас расположились там в шахматном порядке, по двое на каждом берегу и один посередине моста: сидя на корточках, повернувшись вверх по течению, он вглядывается в мутную воду, что стремится ему навстречу между двух вертикальных склонов, земляных, местами осыпавшихся.
На правом берегу так и лежат два новых бревна, которыми следует заменить пришедшие в негодность. Эти бревна образуют неряшливую букву «V» с зиянием на нижнем конце; они лежат поперек дороги, что поднимается к саду и дому.
А*** только что вошла туда. Она посещала Кристиану, которая уже много дней никуда не выходит из-за болезни ребенка: он такой же хрупкий, как мать, так же не приспособлен к жизни в колониях. А***, которую Фрэнк довез на машине до самой двери, проходит через салон и удаляется по коридору, к той комнате, чьи окна выходят на террасу.
Все утро окна в ней были распахнуты настежь. А*** подходит к первому и закрывает правую створку, в то время как рука, лежащая на левой створке, замирает. Профиль ясно виден в оставшейся половине проема: голова поднята, шея напряжена — А*** к чему-то прислушивается.
Низкий голос второго шофера доносится до нее.
Мужчина поет туземную песню, длинную-длинную мелодию без слов, которой, кажется, не будет
