ущерб, чтобы не раздувать дело, которое могло бы быть предано ненужной огласке. Что позволяет нам выйти из воды сухими. Гарри сказал, что позвонит вечером, чтобы изложить детали.
Ренди издалека кивнул в подтверждение, будто слышал то, что только что сказал Марти.
«Кажется, пора выпить». Даже если было лишь десять минут девятого утра, даже если от ранней выпивки его снова должно было бы «развезти», и снова бы пришлось «пугать унитаз».
— И как полиция его нашла? — спросил Бадди, попросту, потому что первый предупредительный звонок уже прозвучал, обычно это самый громкий звонок в мире, обращающий большинство учащихся во внезапное бегство в сторону входной двери.
— Гарри сказал, что в тот вечер кто-то заметил его машину.
— Кто заметил? — спросил Бадди. — И чего он так долго ждал? Целых три недели — три недели и три дня, — Бадди хорошо помнил, когда они крушили все в этом доме.
— Я не знаю, — ответил Марти, следуя за Бадди к двери парадного входа, где их ожидал Ренди, он поприветствовал их вялой улыбкой, напоминающей пластырную повязку, закрывающую рану. — Все, что я знаю — Гарри сказал, чтобы мы не волновались. А он — человек слова.
«Во-первых, он — не человек. Да, старшеклассник. И что еще я о нем могу знать?»
Бадди оглянулся через плечо, будто ожидая, что в сторону школы уже мчится полицейская патрульная машина, на которой обязательно включится сирена, если сидящие внутри полицейские их заметят.
— А если заметивший Гарри видел еще и нас? — спросил Бадди.
— Мы даже не знаем, свидетель это был или свидетельница, — наконец подал голос Ренди.
— Да, хватит рвать на себе волосы ради всего святого, — фыркнул Марти на Ренди. — Какая разница, и кого это волнует, свидетель это или свидетельница? — это было похоже на еще один глупый спор между Марти и Ренди: «Кто это был: он или она?», — Какая разница, кто видел машину? Кто записал номер? Полицейские пришли в дом к Гарри, — в голосе у Марти был сарказм, будто он пытался растолковать это маленьким детям. — Они же не подумали, что отец Гарри разворотил все в том доме. Это делали подростки-старшеклассники, которые обычно таким и занимаются. И вот они арестовали Гарри.
Марти фыркал и тряс головой.
Уже звенел второй предупредительный звонок, отдаваясь эхом в голове у Бадди. Через две минуты дверь парадного входа должна была закрыться на ключ, после чего их присутствие на первом уроке ставилось под сомнение.
— Расслабься Бадди, — крякнул Марти голосом большущей лягушки. — Гарри нас не выдаст.
«Знаменитые слова», — Бадди подумал о том, каким образом им удалось втиснуться в школу. У него в шкафчике были припрятаны пол пинты джина, которые он держал на экстренный случай. Он уже не знал, когда у него будет достаточно времени, чтобы сделать пару глотков. Он нащупывал в кармане куртки маленькую жестяную флягу, которую берег для экстренного случая. Если не брать в расчет раскалывающуюся голову и ядерную войну в животе, то ему нужно было облегчить напряжение и страх в ожидании полицейских, которые придут и заберут его в тюрьму, для чего и нужен был джин.
В тот же вечер, когда он услышал стук в дверь его спальни, то он подскочил в тревоге. «Копы», — подумал он, и, осторожно приоткрыв дверь, увидел мать с загримированным лицом, которая поприветствовала его неуверенным жестом.
«Можно на одно слово тебя, Бадди?» И он подумал, что она знает, почему его лицо налилось жаром, будто стыд был виден. — Ади уже у меня в комнате, ждет…
Он последовал за ней и увидел Ади, сидящую в плетеном кресле у прикроватного столика матери. Ади послала ему удивленный взгляд, будто сказав: «Я не знаю, к чему еще все это».
Руки на бедрах, плечи собраны, будто в полном внимании, мать глубоко вздохнула и сказала: «Думаю, что уеду на несколько дней…»
Бадди аж просел, съехав спиной по стене. Внутри него хлынул поток облегчения, будто его лихорадило и затем вдруг резко полегчало. Затем он в панике подумал: «Она тоже собирается нас оставить?» Он вопросительно посмотрел на Ади, но в ее глазах ответа не нашел.
Будто прочитав его мысли, мать сказала:
— Нет, я не ухожу надолго, это не то, что вы, наверное, подумали, и я даже не беру отпуск… пока. Я думаю, мне нужно немного уединиться.
Последнее слово эхом отдалось в сознании у Бадди — что-то связанное с религией или молитвами. Но он решил спросить:
— Что это значит — уединиться? — и тут же почувствовал себя глупо, как и всегда, когда встревал в разговоры матери и Ади.
— Место, куда отправляются для медитации и молитв, — начала объяснять Ади, но не голосом плохого парня, а лишь пытаясь разрядить атмосферу неясности.
— Именно. Это — уединение на пять дней, длинный выходной, начиная с пятницы и по вторник включительно. Место, напоминающее монастырь, на юге от Ворчестера, — она села на кровать. — Я вся ушла в себя. Полагаю, я лишь двигаюсь, езжу на работу и возвращаюсь домой к вам двоим. Через уединение я найду возможность подумать, заняться медитацией, помолиться. С нами будет консультант. Я отправляюсь с группой женщин, чтобы на время устраниться от всех перипетий жизни.
— В этом есть только хорошее, мама, — с одобрением сказала Ади.
— Хорошее, — повторил Бадди, попытавшись добавить в это слово хоть немного энтузиазма.
— Мы справимся, — продолжила Ади. — Мы будем размораживать продукты, заказывать еду в китайском ресторане, и еще я буду готовить что-нибудь особенное…
— Говяжий стек или печеную курицу, — с веселым упреком добавил Бадди, желая быть частью ее поддержки решения матери. В то же самое время он поглядывал на мать, пытаясь увидеть в ней не мать, а женщину. Тревожную, несчастную женщину. Он видел сеть морщин, собравшихся в уголках глаз и тонкие, завернутые внутрь губы. Всегда ли ее губы были такими, и всегда ли она выглядела так? Его начала заедать печаль, и он отвел глаза в сторону, на что-нибудь стоящее на ее прикроватной тумбочке. После ухода отца мать лишь присутствовала в доме, будто это была не она, а ее тень. Каждый день он просыпался, думая, что в этот день им как-то удастся поговорить. Он спрашивал, что она делает, что она на самом деле делает, и после всего будет ли у них откровенный, но при этом добрый разговор, когда они смогут открыто обо всем поговорить? Но каждый новый день был все тем же застарелым кошмаром, выпивка брала свое, и утреннее намерение снова переносилось на следующий день. Мать снова была поглощена своими мыслями, она отдалялась от стола и от тех, кто за ним сидел, хотя она все говорила и говорила… это был машинальный разговор, о работе, о погоде, вопросы о школе, и она будто бы не воспринимала ответов, не будучи способной их воспринять.
— Смотрите дети, — сказала она сейчас. — Может, я не могу быть хорошей женой или матерью, да и католичка я также неважная. Ваш отец сделал для вас лучшее. Он пришел в церковь со всеми своими требованиями — в ту, в которой мы поженились. Согласившись, что наши дети примут католицизм, хотя я решила, что в какой-то момент каждый из вас двоих сможет принять свое решение о вере и о деле жизни — о профессии.
«Когда это случилось?» — подумал Бадди. Все, что он знал, было какой-то точкой отсчета в его жизни, мать перестала ходить на мессы, и они оба также. И она больше не настаивала на скучных уроках религии. Был ли это тот самый грех попустительства, о котором как-то напомнила ему Ади?
— Я кое-что собираюсь сделать, — продолжила мать, твердо сидя на кровати и гладя в сторону. — Мне с чего-то нужно будет начать. Однажды я поняла, что как бы то ни было, я — психиатрический больной или отступник. Возможно, и то и другое воедино, — она закрыла глаза. — Все чего я хочу, так это попасть в то маленькое место.
Слезы начали просачиваться через сомкнутые веки.
— Ой, Мама, — воскликнула Ади и бросилась к ней, став коленями на пол и обняв за талию. Бадди позавидовал им обоим — матери, которая нашла место, в котором можно уединиться; и Ади, которая со всей своей страстью могла обнять мать или со всей ее живой фантазией написать пьесу, склеить из бумаги фигурку или красиво разложить приборы на обеденном столе. Когда он только и ждал, когда к ним в дом явятся полицейские, и для него настанет час позора.
Перед всеми.
Но полицейские не приходили.
