находился там и готовился к лекции.
Несмотря на чрезвычайную загруженность, доктор Лоуз уделил мне час. Я внимательно выслушал его сжатый рассказ о превосходной программе исследований, которую он уже начал воплощать в жизнь. Доктор Лоуз говорил о проблемах слонов Кабалеги — масштабы парка были несравнимы с Маньярой, подробно остановился на методе определения возраста слонов на основе изучения их трупов и особого строения зубов и их развития. Лоуз собрал 385 нижних челюстей как со скелетов, так и с животных, убитых ради научных целей.
У слона с каждой стороны верхней и нижней челюстей имеется по шесть зубов, то есть всего 24 зуба. Они прорезаются и сменяют друг друга в определенные сроки. Слон пользуется только двумя зубами из каждых шести. Зубы растут в задней части челюсти и постепенно сдвигаются вперед, заменяя изношенные, которые в конце концов выпадают. При рождении формируются лишь три первых зуба. Их легко узнать по малым размерам, «волнистой», более тонкой эмали и относительно хрупкому строению. Первый зуб, едва превышающий по размеру человеческий зуб мудрости, выпадает к концу первого года. Нагрузка переходит на второй коренной зуб, который служит животному до четырех лет. Затем он выпадает и уступает место третьему коренному зубу. К концу жизни легко различить шестой коренной зуб, ибо за ним в деснах других зубов нет, а костная альвеола сплющивается и затвердевает. Труднее всего определить четвертый и пятый коренные зубы. Но после тщательнейших замеров и нанесения на график длины и ширины всех зубов Лоуз заметил, что точки кривой образуют шесть характерных групп, соответствующих шести зубам.
После идентификации всех зубов, от первого коренного до последнего, он смог классифицировать свою коллекцию челюстей, получив тридцать возрастных категорий, которые представляли собой последовательные этапы старения. Однако по классификации Лоуза еще нельзя было установить точный возраст слонов, ибо процент изученных животных с известным возрастом был невелик; кроме того, большинство последних жили в неволе и, конечно, отличались от своих свободных собратьев.
Для определения возраста каждой категории необходимо установить примерный срок жизни животных. Согласно данным, полученным при наблюдении за живущими в неволе африканскими и азиатскими слонами, они живут 60–70 лет. Исходя из этого, прикинули сроки развития зубов и время перехода слонов из одной категории в другую.
Здесь Лоузу помогли сезонные отложения дентина и цемента на корнях зубов. Исследование под микроскопом срезов зубов позволило ему подсчитать количество отложений, подобно тому как считают годовые кольца дерева. Эта техника, отработанная им па китах, оказалась эффективной для определения их возраста. У слонов отложения не имели столь четких границ; однако они послужили некой отправной точкой для установления среднего возраста каждой из 30 категорий.
Как раз когда Лоуз предложил свой метод определения возраста путем изучения зубов, в Лондонском зоопарке умерла слониха Дикси. Было известно, что ей 27 лет. По индексу Лоуза ее возраст равнялся 28 годам, что было достаточно точным совпадением.
Следующая стадия состояла в корреляции между возрастом, определенным по зубам, и ростом животного. Отстрел животных позволил провести замеры. Лоуз вычертил кривую роста слонов на уровне плеча для каждой возрастной категории. Точки кривой располагались близко друг от друга, чтобы достаточно точно проследить за ростом слона в первые пятнадцать лет. Лоуз разработал и примерную шкалу роста, измеряя молодых слонов, стоящих рядом со взрослой самкой среднего роста в 2,56 метра. Новорожденный слоненок имеет рост в среднем 0,85 метра, а в год он как раз встает между передними ногами матери.
Я обрадовался полученным сведениям, которые должны были стать существенным подспорьем в исследованиях. Лоузу пришлось отстрелять много слонов, чтобы добыть эти сведения, но иначе было нельзя. Благодаря ему зоологи имели теперь стандартную систему для сравнения различных популяций слонов. С тех пор, насколько я знаю, она использовалась во всех программах по изучению африканских слонов.
Лоуз коснулся такого множества вопросов экологического порядка, что мне захотелось посетить национальный парк Кабалега на севере Уганды и воочию понаблюдать слонов и их влияние на среду обитания. После разговора с Лоузом голова моя казалась набитой новыми фактами и цифрами.
Полдня пути на север привели меня к границам парка. Миновав въездные ворота, еду по нескончаемым голым равнинам, где некогда росли разреженные леса терминалии (Terminalia). Обманчиво- зеленая саванна казалось способна досыта накормить стада слонов, рассыпанные по ней, словно горстки гальки.
По сравнению с Маньярой здесь было мало малышей. Неужели жесткая трава Hyparrhenia выжила терминалию с ее густой листвой и тенью? Только кое-где торчали иссохшие скелеты деревьев — все, что осталось от обширных лесов, покрывавших в свое время северную часть Буньоро. Слоны постоянно обдирали кору со стволов деревьев, лишая их жизненных соков. Сгнив, стволы падают па землю и ложатся рядом со своими собратьями и в конце концов сгорают вместе с кустарником в пламени пожаров, которые каждый год проносятся по высокотравной саванне. Эти два разрушительных фактора — слоны и огонь — ставили под сомнение возможный возврат к древесной саванне.
История угандийских слонов с давних времен переплелась с историей человека. Подвергшиеся нещадному уничтожению охотниками за слоновой костью, они получили короткую передышку на заре века, когда на людей обрушилась сонная болезнь. Правительство переселило людей в районы, где не было кустарника, а следовательно, и переносчика болезни — мухи цеце. Одновременно был принят суровый закон против охотников за слоновой костью. Но вскоре человек снова принялся уничтожать слонов, на этот раз защищая свои посевы. По мере роста населения и постепенной колонизации диких, необитаемых районов слонов лишали права бродить, где им вздумается, по океану лесов и саванне, некогда покинутых человеком из-за сонной болезни. Маршруты их перемещений перекрыли, многие районы закрыли вообще, пути миграции перерезали. Стада слонов оказались в изоляции друг от друга. В конце концов некогда вездесущим угандийским слонам была оставлена территория, равная по площади двадцатой части их бывших владений. Общее количество животных неуклонно сокращалось — правда, медленнее, чем уменьшалась их территория. В результате их неутолимый аппетит обрек па исчезновение без всякой надежды на восстановление терминалию глауцесценс (Т. glaucescens), раньше широко распространенную на севере Буньоро.
По дороге к Нилу, который делит парк на восточную и западную части, я раздумывал о потрясающей реакции слонов — мне рассказал о ней Лоуз — на сокращение размеров среды обитания.
Изучая слоних, убитых с целью определить, беременны они или нет, он пришел к заключению, что уровень рождаемости падает и что, несмотря на приход новых слонов извне, популяция животных постепенно сокращается. Самки достигают половой зрелости позже. Да и в возрастных категориях наблюдается тревожный дефицит молодых животных, а это говорит о повышенной смертности или о сокращении рождаемости.
Какова причина этого? Может, отсутствие съедобных деревьев? Или фактор, присущий плотности популяции? Лоуз находился в нерешительности и горел желанием проверить, могут ли социальные причины оказывать влияние на размножение, ведь это вопрос жизни или смерти. Если будет доказано, что слоны сами могут регулировать плотность популяции, то теоретически можно избежать кроппинга, т. е. систематического отстрела целых стад животных ради научных целей.
Я перебрался через Нил в Параа. Этот уродливый поселок в центре парка буквально вылез из-под земли вокруг мастерских и домиков для туристов.
Мне надо было попасть на север, в лагерь Иэна Паркера. Там я впервые понял по-настоящему, что такое кроппинг слонов в исследовательских целях. С гостеприимством, характерным для Восточной Африки, Паркер, не знавший меня и даже никогда обо мне не слышавший, встретил меня с распростертыми объятиями и предоставил стол и кров. Пока мы лакомились бифштексом из гиппопотама, он объяснял мне свою концепцию охраны диких животных. Паркер не только признавал необходимость кроппинга, но и считал, что любой человек, занимающийся охраной зверей, должен иметь мужество глядеть правде в глаза. Работа была грязной и отвратительной, но тот, чья профессия — сохранение вида, не должен отказываться от нее. Паркер сначала работал в департаменте вод и лесов Кении и занимался там защитой посевов от слонов, а затем возглавил программу кроппинга в Вальянгулу.
