– Что же мне, на кресте себя распять, что ли?
– Ну, можно и так сказать. Ты слушай, что Он тебе говорит, и пробуй исполнять! Тогда поймёшь, кто ты есть на самом деле. А там и до выздоровления недалеко!
– И кто же я, по-вашему, такой?
– Ты – мертвец, конечно! Как и я, впрочем.
– Вы ещё и обзываться? – вконец обиделся Иванов.
– Я просто факт констатирую. Но не бойся, не всё ещё потеряно! Уж поверь мне, кто-кто, а Он точно умеет воскрешать! Вот тебе мой совет – для начала попроси у Него прощения!
* * *
Может быть, кто-нибудь скажет, что просить прощения у незнакомого человека, стоящего за дверью – глупо. Иванов тоже так считал. Он долго бегал из угла в угол, не решаясь это сделать. Он даже рассердился на себя за свои сомнения. Но наконец решил, что лучше покончить со всей этой ерундой раз и навсегда. Зачем придавать такую важность какой-то мелочи, нагонять вокруг мистический туман? Так ещё, глядишь, недолго во всё это поверить. Голоса какие-нибудь слышать начнёшь, а потом станешь таким же, как этот чокнутый профессор. Ведь так просто подойти к двери и сказать: «Эй, ты там, слышишь меня? Прости, что ли!» И всё! Можно с чистой совестью ложиться спать. С суевериями покончено навсегда!
Голосов Иванов не услышал. Всё как-то вдруг вырвалось из-под его контроля. Он – маленький мальчик, который провинился и пришёл к отцу на колени просить прощения. Сын заглядывает в доброе лицо Отца с надеждой, что тот накажет – отшлёпает ремнём или поставит в угол, но Отец смотрит с жалостью и любовью и… прощает. Это самое жестокое наказание: оно отнимает всякую надежду, ранит в обнажённое сердце и не даёт забыть. «Как жить дальше с этим прощением? Я уничтожен, я Твой раб навеки, Ты убил меня моей же рукой! Зачем? Что я Тебе сделал? Наверное, то же чувствовала евангельская блудница, которую Ты не дал побить камнями. Я вижу, как она ночью рвёт на себе волосы и умоляет Тебя отпустить её на свободу, но Ты крепко держишь её в своих объятиях. Теперь она уже не может больше жить без Тебя, без того, чтобы не чувствовать каждую секунду Твоего прощения! Оно, как солёная вода, которой не напиваешься, а только всё больше и больше растравляешь свою жажду! Когда наконец прекратится эта пытка? Я не могу вместить в себя Твоего прощения, неужели Ты не видишь этого? Прости же меня!!!»
Что-то надорвалось внутри Иванова. Порвалась какая-то невидимая нить, которая связывала его с тем, что столько лет было для него незыблемой твердыней. Кирпичик выпал из плотины, и вода стала постепенно заполнять собой пустой резервуар. «Но сможет ли она наполнить весь бездонный сосуд моей души? А вдруг нет, что тогда? Всё утечёт в пустоту, и я опять останусь один на один с самим собой! Быть мёртвым – легко, оживать – больно! Если окоченевшую от холода руку поднести к огню, боль будет нестерпимой. Кто даст мне силу выдержать эту пытку жизнью? Я не подвижник, не мученик, я обыкновенный слабый человек, и я не хочу страдать! Я не готов жертвовать собой ради кого-то, кто стоит за дверью и строит мне глазки! Может быть, Он хочет мне добра, может, Он даже любит меня, но Он мне чужой, я не хочу знать Его. А Он велит мне стать частью Его тела! Не унизительно ли это, быть членом чьего-то чужого организма? Я и так уже отдал на растерзание Тебе свой ум и волю, но Тебе этого мало! «Сыне, – говоришь Ты, – дай мне сердце твоё, а всё прочее Я Сам приложу тебе!» Вот уж, поистине, колоссальный аппетит! Да ведь если я отдам Тебе своё сердце, что останется мне самому? Зачем мне тогда будут нужны Твои подачки? Лучше отвяжись от меня по-хорошему, а не то я… Я возьму и убью Тебя! Да, вот именно. Пойду, приму Тебя в себя, а затем безжалостно уничтожу Тебя в себе, оскверню Твой образ, растопчу ногами Твой Дух! Ты Сам дал людям такую власть над Собой, так берегись же теперь, Бог!»
* * *
«Неужели это так просто? Неужели можно вот так между обычными будничными делами зайти в церковь, подойти к Чаше и принять в себя Христа? Вот стоит молодой, ещё неуверенный в себе священник, рядом пара толстых бородатых алтарников. Он протягивает тебе ложку с обыкновенным, не очень хорошим кагором и кусочком белого хлеба. Где же тут тайна, где Дух? Священник ошибается, произнося положенные слова, у него грязные ботинки, из-под рясы выглядывают серые подшитые брюки. Ты берёшь в рот содержимое ложечки и не успеваешь ещё проглотить, как тебя уже подпирает следующая за тобой старушка, алтарники торопятся вытереть тебе рот, где-то стучат молотки рабочих. Голова раскалывается от невыпитой утренней чашки кофе и долгого стояния в душном помещении, «теплота» остыла и воды там так много, что вина даже и не чувствуешь. Кусок просфорки застревает в горле, а пол уже давно не мыли. Где же обещанное ощущение радости, счастья, лёгкости? Ещё надо дотащиться до дома и приготовить обед. Про послепричастные молитвы даже и подумать страшно! Как Бог может войти в тебя в таких ужасных условиях? Да и вообще, неужели этот маленький кусочек хлеба, смоченный в вине, – плоть и кровь Христа? Но даже если вместо хлеба и вина я представлю, что ем шматок кровавого мяса, это не возбудит во мне никакого благоговения перед святыней. А мне твердят, что вместе с причастием в меня входит не часть плоти умершего на кресте человека, а Бог целиком, тот Бог, которого мир не может в себя вместить! Чушь какая-то. Абсурд. Как можно поверить в такое?»
Но Он всё-таки вошёл. Как всегда, тихо и незаметно. «Обманул меня, дурака! Умудрился пролезть в мою душу, заполнить собой моё тело. Он, независимый, свободный, гуляет где-то на просторе, и голос Его слышишь, но никогда не узнаешь, откуда Он приходит и куда
