— Ах!..
Двумя длинными желтыми пальцами Морис Клау осторожно извлек из пепельницы окурок. Он поставил пепельницу на место и продемонстрировал нам свою добычу.
— Глядите же, что я нашел! — сказал он.
Инспектор Гримсби был теперь откровенно удивлен и вдобавок явно раздражен. Да и сам я, хоть и был неплохо знаком со своеобразными методами Мориса Клау, никак не мог уяснить, что он имеет в виду.
— Друзья мои, — продолжал он, по очереди посматривая на нас и держа окурок на весу, точно лектор, показывающий студентам образец, — пред вами сигарета, порок, убивший множество людей. Знавал я женщину, повешенную из-за булавки, но также многих мужчин и женщин, погибших благодаря сигаретам.
Клау достал из кармана портмоне и бережно поместил внутрь окурок.
— Минуточку, мистер Клау! — воскликнул Гримсби. — Если это вещественное доказательство — хотя, клянусь всем на свете, я не в состоянии понять, что может доказать этот окурок.
— Поймите же! — вскричал Морис Клау. — Я, дурацкий старик из Уоппинга, вижу здесь веревку палача!
Он закрыл портмоне.
— Но. — снова начал Гримсби.
— Но попрошу без но! — отрезал Морис Клау. — В руках моих является это уликой, для вас остается окурком сигареты. Слушайте же!
Прозвенел звонок.
— Это Изида. Договорился я с нею встретиться здесь. Не будете ли так добры, мистер Гримсби, открыть дверь?
Гримсби с готовностью подчинился. В студию вошла прекрасная Изида, одетая в изысканное платье. Она одарила меня приветственной улыбкой, эта восхитительная дочь странного отца и, пока инспектор уважительно придерживал дверь, изловчилась внести в мастерскую, не задев дверной проем, большой коричневый бумажный мешок.
— Ах! — воскликнул Морис Клау. — То моя одически стерильная подушка. Помести ее здесь, дитя мое.
Он указал на пол.
— Прочие дела не позволяют мне спать здесь долее двух часов, но за это время надеюсь я следы уловить эфирной бури в сознании убийцы — либо же последний всплеск эмоций в мозгу жертвы. Нечто уловлю я, несомненно, ибо преступление это не есть обычное.
Изида Клау развернула бумажную упаковку, достала красную шелковую подушку и положила ее на то место, где было найдено тело убитого.
Я отвернулся, содрогаясь. Я не мог поверить, что какой-либо человек способен по доброй воле лежать и тем более спать на этом проклятом месте. Но именно так намеревался поступить Морис Клау, и у меня не было сомнений, что он претворит свое намерение в жизнь.
— Изида, дитя мое, — сказал он. — Пробуди меня через два часа.
Морис Клау снял свой плащ с пелериной, под которым обнаружился потрепанный твидовый костюм, расстелил плащ на ковре, вытянулся на нем во всю длину своего худого тела и опустил голову на подушку.
— Джентльмены, — произнес он своим необычайным громыхающим голосом, — предоставьте меня моей дреме. Быть может, когда проснусь я, буду знать больше о человеке, что курил, — и он похлопал по своему боковому карману, — эту сигарету.
Мы вышли из студии через дверь, ведущую в сад. Изида выходила последней, и до меня донесся голос ее отца:
— Изида, дитя мое, окажи доброту потушить свет.
Оставив эксцентричного исследователя на этом таинственном и ужасном сторожевом посту, мы направились в дом. На Гримсби было жалко смотреть, так боялся и одновременно мечтал он поговорить с Изидой; пожалев его, я отправился на розыски Паркера, слуги убитого художника, решив добыть у него хоть какие-то полезные сведения. Но все мои усилия ровно ни к чему не привели.
— У него не было ни единого врага на свете, сэр, — взволнованно заявил слуга. — Лучший хозяин, который у меня был или когда-нибудь будет. Не стану отрицать, что у него случались небольшие увлечения, сэр, но ни одно из них не оставило по себе горького чувства. Поверьте мне, женщина здесь не замешана, что бы ни говорили люди из Скотланд-Ярда.
И впрямь, чем больше я размышлял над обстоятельствами дела, тем более необъяснимыми они казались.
К примеру, не видно было никаких признаков борьбы. Если же она и имела место, убийца, прежде чем скрыться, тщательно уничтожил все следы схватки. Едва ли стоило надеяться, что детективам из Скотланд-Ярда удастся найти отпечатки пальцев. Но острое восприятие Мориса Клау не раз позволяло ему обнаружить ключ к загадке там, где все остальные в бессилии разводили руками; и пусть его поведение могло показаться странным, я хорошо знал — в условиях, что по мнению Клау складывались на сцене насильственного преступления, его подсознательный разум, который он именовал «астральным негативом», чаще всего способен был уловить некие остаточные знаки событий.
В назначенное время мы возвратились в студию и нашли ее ярко освещенной. Войдя, мы увидели Мориса Клау: он увлажнял вербеной свой высокий, бледный лоб. Он наклонился и поднял свой плащ с пелериной.
— Ах, друзья мои, — сказал он, — многие законы, что правят деятельностью разума, предстоит нам классифицировать. Я так думаю; воистину. Почему иные эмоции, — он взмахнул длинными руками, — оставляют печать неизгладимую, другие лишь преходящую, третьи же исчезают бесследно? Задаю себе тот вопрос, и некому ответить. И потому невежественны мы и глупы. Нынче ночью, — он заговорил тише, — свершаю я убийство голыми руками! Да! Я убийца! Мой мотив…
— Да, да! — в нетерпении воскликнул Гримсби.
— Нет, нет! — неодобрительно глянул на него Морис Клау.
— Мотив мой бьется у меня в мозгу, стучится во втором разуме, подсознательном разуме. Себя не вижу я, не разгляжу и жертвы. Но я слышу, я слышу. Слышится мне звук!
— Звук, — прошептала Изида. — Тот ужасный звук, его предсмертный крик?
— Нет, нет! — заверил ее отец. — Слышится мне прекрасный звук!
Шло время, но по делу об убийстве в студии никто так и не был арестован. Новые скандалы привлекли внимание публики; разговоры об убийстве в Челси постепенно сходили на нет, преступлению уделялось все меньше места в прессе и наконец статьи о нем совершенно исчезли с газетных страниц.
Между инспектором Гримсби и Морисом Клау определенно пробежала кошка.
— Либо он врет, либо что-то скрывает, — заявил мне инспектор. — Для чего он сохранил сигаретный окурок? И что за чертов звук он услышал, или посчитал либо притворился, что услышал? Знаю только, что я выставил себя идиотом. Нет ни малейшей зацепки.
Признаюсь, я сочувствовал Гримсби. Он привык к тому, что все его трудности разрешает гений из лавки близ Старой лестницы в Уоппинге; в деле об убийстве в Челси инспектор понадеялся, что Морис Клау вновь послужит ему светочем во тьме, тот же, несомненно, пообещал больше, чем в силах был выполнить; великий человек не оправдал надежд.
Страшный удар для инспектора уголовной полиции Гримсби и, должен сказать, причина немалого моего удивления! Непосредственными доказательствами я не располагал, но все же имел определенные основания полагать, что Морис Клау не сидел сложа руки. Дважды я наталкивался на него и прелестную Изиду неподалеку от Квинс-холла[37]; вторая встреча была краткой — Клау, садясь в ожидавший автомобиль, проронил:
— Мистер Сирльз, скажите ему, этому инспектору сыскной полиции, что работе время, но и потехе час. Посоветуйте музыку ему. Скажите, что должно ему порой урвать часок и на концерте отдохнуть от праведных трудов.
