Остались лишь: любовь - царица преступлений;
Мечта, подаренная с царского плеча;
Надежда - глупая ужимка циркача;
И память как оскал нелепых наваждений.
Горит в огне душа, безумно хохоча;
И падает звезда в колючий шорох терний...
Угаснет жизнь в глазах несозданных творений,
И мраморная пыль, как нежная парча,
Покроет лики их... Навеки... Спи, мой гений,
Спи, ангел мой, почи в лазури сновидений.
Сплин на двоих
Накуралесила, ети,
Навздыбила шальная вьюга...
И мы опять зовем друг друга,
Друг друга растеряв в пути.
Не разорвать порочность круга,
Не выйти за предел мечты.
Я к северу иду, а ты -
А ты опять в плену у юга.
Дойдя до края, до черты,
Мы, в узел связанные туго, -
Над пропастью. Как два недуга.
Как две усталых маеты.
Мы убегали от испуга
Пред ясной сутью простоты,
И в шуме вечной суеты
Сыграв, затихла наша фуга.
И что теперь?.. Из немоты,
Звучащей колко и упруго,
Задумчивая безнадюга
Нам строит стены пустоты...
Из заколдованного круга
Не выбраться, как ни крути...
Накуролесила, ети,
Навздыбила шальная вьюга.
Твоя душа
Твоя душа - как старый чемодан с металлическими уголками,
в котором хранятся все ненужные вещи, которые жалко выбросить.
В нем валяются старые письма от какого-то из твоих бой-френдов,
сломанные часы, подаренные на совершеннолетие отцом,
твой школьный дневник, сохраненный на память матерью,
сборник стихов Хайяма, пустая пачка от редких сигарет,
учебник латыни, гусиное перо, чехлы для коньков
и прочий ненужный хлам, наваленный туда вперемешку
и мешающий дышать мне -
мне, лежащему на самом дне.
Черт меня дернул
Черт меня дернул быть с тобой нежным, сыпать искрами и не гасить.
Сам не знаю, как подфартило - нарушить ТБ и не сгореть.
Кажется, ты дошла до кондиции и скоро не сможешь без меня жить.
Кажется, ты вот-вот взмахнешь крыльями, сядешь на шкаф и начнешь петь.
Как хорошо, что у меня есть сердце способное вечно тебя любить!
И как все же здорово, что у меня есть нервы, достаточно крепкие, чтобы тебя терпеть!
Я был раздавлен на стенке
Я был раздавлен на стенке в спальне хрущевки
девушкой Катей во время генеральной уборки.
Мальчик Игнат зеленкой пририсовал мне крылья,
пока отбывал наказание в углу за испорченную кофемолку.
Папа Игната - художник - увидел во мне картину
с претензией на гениальность и постмодернизм.
Тогда я был вырезан ножницами вместе с куском обоев
(бежевых, с флером, немецкой компании 'Rasch')
и куплен с аукциона за баснословную сумму
в четырнадцать тысяч американских рублей
каким-то чудаковатым японцем, обожающим хокку и танка
и созерцательно пьющим на ужин разбавленную теплую водку под названием сакэ.
