Еще он пахнет блинами
И мартовскими котами.
Город
Когда беременное полнолунием небо
тяжело наклоняется над Городом
и своим дыханием
гоняет по пустынным улицам
обрывки газет,
стаканчики из картона,
и прочий хлам,
когда оно презрительно плюет на Город
сыростью и туманом
и хмурит брови, такие же черные и густые,
как дым заводских труб, -
тогда Город становится совсем беззащитным.
Он чувствует себя маленьким и неуютным.
И мне становится его жаль...
Мне хочется приятельски хлопнуть его по плечу
и сказать ему что-нибудь дружеское,
даже ласковое.
Я жалею его и выхожу на улицу,
хотя знаю, что утром,
когда небо высосет до конца
коктейль из дождя и ночи
и, окосев,
будет смотреть ласково и тепло,
тогда Город снова
почувствует себя хозяином положения.
Он будет презрительно смотреть на меня
миллионами окон,
он будет плевать мне в лицо
бензиновой гарью,
пылью,
и прочей гадостью;
он будет рычать на меня
моторами автомобилей...
И все же сейчас я выхожу на улицу,
чтобы немного его ободрить.
Гроза
Гроза наползает на город
черным удавом;
обхватывает,
душит,
и отпускает,
словно играя.
Потом открывает пасть
и заглатывает,
медленно и постепенно,
этого испуганного кролика,
потерявшегося
в сумерках мироздания.
Дожди и паруса
Неведению слепому вышел срок.
На белом ватмане, внимая вдохновению,
Дитя рисует черной акварелью
Дожди и паруса... И комкает листок.
Прохладной успокоенный постелью,
Он по слогам читает между строк,
Ложащихся на белый потолок,
И верит музыке, навеянной метелью.
И в снах, набросанных легчайшею пастелью,
Он видит угасающий восток
И пепел звезд, упавших в пыль дорог.
И душ, когда-то преданных забвению,
Он слышит неземные голоса...
А под дождем чернеют паруса.
Дрожь
В коконе одиночества
приняв позу зародыша,
питаться соками времени
и не верить в пророчества
