Далекое будущее Вселенной Эсхатология в космической перспективе

l:href='#n190' type='note'>[190]. Все возможные состояния и соединения, взятые вместе, образуют конечное пространство, а оно, в свою очередь, порождает столь же конечное пространство всех возможных мыслей и понятий, если только сильная ИИ–позиция верна. Это пространство, в каком?то смысле связанное с упомянутым выше платоническим миром 4в, существует независимо от конкретных попыток его исследовать или реализовать и не нуждается для своего существования в физической вселенной (в сущности, оно тесно связано с Пенроузовым платоническим миром математики — миром 4а). Конкретные мысли, реализуемые в реальной вселенной, оказываются выбраны для актуализации из более широкого пространства возможных мыслей. Невозможно думать то, что лежит вне этой области, существующей до возникновения человеческого мозга. Мозг — не создатель этого пространства, а лишь его исследователь.

Даже если не поддерживать сильную ИИ–позицию, тот же аргумент можно применить и к человеческому мозгу (или мозгу любого разумного существа, имеющего материальное тело) — он ведь тоже должен обладать конечным максимальным размером и конечным числом соединений между составляющими его клетками. Более того, хотя они и могут работать по аналоговому принципу, но состоят из элементов, работающих согласно принципам квантовой физики, и, следовательно, допускают лишь конечное число состояний мозга. Так что, по–видимому, вышеприведенный аргумент более или менее подходит для нашего случая.

Таким образом, можно сказать, что предсуществование мира возможных идей имплицитно заложено в самом факте физического существования мозга, аналогично предсуществованию мира физических возможностей 3 (или платонического мира физических законов 4б), о котором достаточно сказано выше. Лично я пошел бы дальше и предложил бы обосновать эту мысль на чистофилософской почве, независимо от проблем телесного воплощения: а именно, трудно предположить, что идеи мира 2 в самом деле возникают из ничего, даже если они кажутся невиданными, то едва ли могут быть чистым человеческим изобретением, взятым из ниоткуда. Например, в случае математики хотя они и кажутся новыми, но на самом деле являются открытиями явлений, существовавших и до того, как люди о них задумались.

Те же аргументы можно применить к существованию упомянутого выше платонического мира 4в.

Разумеется, это философское утверждение спорно, но с аргументом, основанным на физическом воплощении, кажется, не поспоришь. Он показывает, что существует трансцендентное пространство идей, предшествовавшее возникновению вселенной, которое продолжит существование и в далеком будущем, даже после того как покинет мир последнее разумное существо. Если это правда, то идеи существуют вечно: не только в том смысле, что, появившись, они уже навечно вписаны в историю вселенной, но и как абстрактные сущности некоего вечного платонического мира, аналогичного платоническому миру математики у Пенроуза (мир 4а, см. выше). Однако это предположение можно и опустить без ущерба для моей основной мысли. Я привел его, поскольку мне оно кажется интересным, а также, если оно верно, предоставляет дополнительную поддержку основной мысли (реальности различных видов бытия), высказываемой в этой статье.

18.8. Этика и богословие

Предыдущий раздел касался интеллектуальной стороны человеческой жизни, но не затрагивал эмоций, воли, ценностного выбора и этики. Между тем все это очень важно как в нашей повседневной жизни, так и в вопросах долгосрочного будущего человечества. Можно с уверенностью сказать, что выживание человечества в долгосрочной перспективе (например, через тысячу лет) зависит от того, сможет ли большинство людей совершить этический переход от эгоцентризма к более благородному взгляду на мир, включающему в себя возможность жертвенного («кенотического») поведения [34, 42], способность брать на себя ответственность за происходящее, готовность к прощению и примирению [24]. Если этого не произойдет, рано или поздно кто?нибудь использует имеющуюся в нашем распоряжении технологическую мощь для уничтожения человечества. Люди с такими склонностями, безусловно, существуют — это доказывает, например, террористическая атака на Нью–Йорк и Вашингтон 11 сентября 2001 года или существование множества людей, создающих компьютерные вирусы.

Ключевой вопрос состоит в следующем: каково происхождение и онтологический статус жизнеспособной этики, формирующей ценности, согласно которым мы строим свою жизнь? — завершающий набор причинно–следственных отношений, лежащий в основе эффективной человеческой деятельности[191]. Как и в случае с физикой, астрономией, математикой, эволюционной биологией и любой другой отраслью человеческого знания или опыта, ее форма определяется отчасти психологическими причинами, отчасти социологическими, отчасти причинами, связанными с эволюционной биологией, и отчасти ее собственной внутренней природой (см. выше, раздел 18.4.). Каждое из этих каузальных воздействий дает частичное объяснение, и, следовательно, ни одно из них не объясняет этику полностью. Но если верно, что нормативные ценности, необходимые для истинной морали, способны преображать жизнь и по–настоящему изменять человеческое поведение, то они должны обладать неоспоримой внутренней ценностью, превосходящей социальную и психологическую; у них должно быть собственное качество, оцениваемое как верное, правильное, такое, за которое стоит умирать, потому что оно действительно хорошо. Глубокая мораль непременно должна носить преображающий характер[192].

Можно сказать [34], что для того чтобы мораль обрела свою истинную природу, раскрыла свои глубочайшие аспекты, а не ограничивалась лишь правилами житейского общежития, необходимыми для более или менее нормального функционирования общества, она должна быть универсальной, безотносительной, в сущности, должна иметь трансцендентный характер. Разумеется, наши ценности обладают каузальной эффективностью и в рамках социальных условностей и эволюционной истории. Однако, рассматривая путь, ведущий от общественной морали к нашей системе ценностей, важно отметить, что важнейшим мотивирующим фактором добродетельной жизни является эмоциональное удовлетворение от добродетели; иначе говоря, на эволюционном и индивидуальном уровне имеется переход от чисто внешних (физических) средств вознаграждения к внутренним (ментальным) [21]. Это полностью соответствует некоторым современным взглядам на развитие мозга [35], предполагающим, что при развитии индивидуального сознания эмоции работают как система вознаграждения (и, следовательно, как тест на соответствие). Но дальше встает вопрос: что определяет, какие поступки должны порождать позитивный эмоциональный отклик, а какие — негативный? Здесь мы сталкиваемся с культурным окружением индивида, в котором он вырос и в которое он погружен, включая и религиозную культуру общины (общепринятая американская культура и культура преступного мира программируют разные эмоциональные реакции, классическая мусульманская культура и культура Талибана — разные ответы на одни и те же вопросы). Доминирующая культура, в которую погружен субъект, определяет, какие действия порождают позитивные эмоциональные реакции окружающих, а следовательно, в большой степени определяют и его собственные эмоциональные реакции, и, отсюда, этическую ориентацию. Здесь перед нами еще один важный пример действия сверху вниз: влияние культуры общества, в том числе его религиозных взглядов, на убеждения и способ мышления индивидов, живущих в этом обществе [8].

Однако все это не затрагивает главного вопроса. Дело в том, что, независимо от того, откуда исходят наши моральные взгляды (какая доля их имеет эволюционное происхождение, какая — социальное, а какая определяется индивидуальным выбором, совершаемым при столкновении с разнообразными тенденциями), ни обычаи общества, ни наши внутренние реакции не определяют, что хорошо и что плохо — они определяют обычаи и традиции, но не нормативные ценности. Система внутреннего эмоционального вознаграждения может работать правильно (например, у Мартина Лютера Кинга) или неправильно (например, у Гитлера или Осамы бен Ладена), и о том, до какой степени социальные и внутренние системы ценностей соответствуют понятиям хорошего и дурного, мы можем судить, лишь сравнивая их с некими независимыми от них моральными ценностями. О ценностях до некоторой степени можно судить логически (например, некоторые ценности ведут к миру, а другие — к войне); но мы никогда не избегнем необходимости сверяться с системой ценностей,