эксплуатации занимался уже не он. Он только строил, на другое у него больше не хватало ни времени, ни сил. Одному было не разорваться. Так что всем построенным по молчаливому уговору должна была потом рулить Машка. А вот как она это делала, ему последнее время нравилось всё меньше и меньше. Даже то что он сейчас вечером не мог попасть в собственную крепость, говорило о том, что не она управляет своим домом, а всякая погань вертела у неё за спиной свои собственные делишки.
Сидор невольно задумался. Мысленно он привычно назвал корнеевских курсантов поганью, и в душе его ничего не ворохнулось. Это наводило на нехорошие мысли. Выходило что процесс взаимного антогонизма зашёл слишком далеко.
Да и положа руку на сердце, ему тоже особо нечем было гордиться. Заставить корнеевских курсантов, серьёзных, состоявшихся мужиков, уважать себя, было невозможно. Один только провал собственного проекта с устройством водовода в город чего стоил. А деревня бондарей? А навязанная им на шею аренда общественной земли? В которой в глазах всего города виноват был именно он.
Так что, наезжать на Машку за неумелое управление их совместным имуществом было глупо. Ни у кого из них не было достаточного опыта, чтоб не предъявлять другому совсем никаких претензий.
Но то что у Машки явно закружилась её прелестная головка от больших денег, что вертелись теперь в её изящных ручках, это был неоспоримый факт. И самому Сидору при спорах с самим собой, этот факт трудно было оспорить.
Сидор попридержал коня, выезжая на открытую вырубку. Отсюда, с высокого восточного берега вырубленной до самой речки пойменной террасы, открывался прекрасный вид на их новую стройку. Прежде чем соваться непосредствено на место, хотелось более внимательно посмотреть издали на то, что там за прошедшие полторы недели наворотили.
Как-то за текущими делами на железодельном заводе время пролетело незаметно, и неожиданно оказалось что здесь на Мельничном Хуторе он не был уже целых десять дней. Смутное безпокойство, погнавшее его на ночь глядя сюда, на Хутор, надо было срочно угомонить, а то он так и будет терзать себя пустыми мыслями.
— А по утру они проснулись…
Это были единственные слова, что только и пришли ему в голову.
То, что он видел перед собой ни в коей мере не напоминало ничего из того о чём он, уезжая на завод, договаривался с Лысым бригадиром.
— Кругом помятая трава…, - с каким-то отчаянным надрывом в голосе прошептал он.
То, что вырисовалось со всей определённостью, то что он видел прямо перед собой, мельничным хутором назвать нельзя было при всём своём горячем желании. Тем более — хутором на одну небольшую местную семью, как он первоначально планировал.
— То не одна трава помята…., - с тоской в голосе продолжил он старую песню.
Сидор отчётливо понял, что нынешним состоянием дел он полностью обязан собственному откровенному разгильдяйству. Ну что ему стоило не пускать дело на самотёк и проконтролировать. Дождался!
Зачем! Зачем он поехал на завод? Зачем поручил тут присматривать за всем Корнею?
И ещё он понял что за месяц, как он первоначально планировал, ничего закончить здесь уже было невозможно, даже с помощью медведей, хоть их всех со всех окрестных лесов сюда собери. Работы перед ним теперь лежало года на два, на три, если не более.
Перед его мысленным взором отчётливо замаячил закопченный чугунок с парящей нечищеной картошкой, которой его целую неделю кормили на заводе. Картошка, соль, ломоть, как правило чёрствого чёрного хлеба и пустая кипячёная вода, правда с мёдом, которого было там в изобилии — завезли как-то по зиме несколько огромных бадей, которые никак скушать до сих пор не могли. Вот и всё, чем он питался там целую неделю. Люди же, сейчас там оставшиеся, так питались уже который месяц. И открывшаяся только что перед ним картина совершенно недвусмысленно говорила, что так питаться им придётся ещё очень и очень долго.
— 'Дурак, — пришла ему в голову отчётливая обречённая мысль. — Как есть дурак. Пустил козлов в огород'.
От накатившего отчаяния захотелось буквально взвыть в полный голос.
На том месте где должно было стоять небольшое, одноэтажное зданьице лесопилки на один лесопильный станок, пусть и с несколькими параллельными продольными пилами, теперь высился целый комплекс непонятных каких-то строений, вышек, высоких квадратных башен, которые ему что-то смутно напоминали. А на месте невысокого вала, с тыном из стоящих на попа заострённых брёвен, к виду которого он уже здесь давно привык, теперь стоял мощный, хорошо защищённый форт с видимым даже отсюда, издаля, огромным внутренним пустым пространством.
Окружённый по увеличившемуся раз в десять периметру высокими, тыльными сторонами недостроенных ещё двухэтажных деревянных амбаров, стоящих на высоких дубовых клетях, наглухо закрывающими всю внутреннюю территорию лесопилки, форт на любого свежего человека производил грозное, суровое впечатление.
Но только не на Сидора. Ему он нахрен был не нужен.
Устроенные же под высокими кровлями наружных стен бойницы для стрелков и начатая уже копка ограждающего весь новый периметр глубокого и широкого рва, ещё более дополняли мощные укрепления новоявленной 'маленькой' крепостицы.
— Это не Хутор, — в отчаянии тихо прошептал Сидор. — Это гораздо хуже. Форт Нокс какой-то.
— Это какое-то Божье наказание. За что? За что мне всё это?
Сидор отчётливо осознал что влип. Корней, оставленный им на хозяйстве, всё же воспользовался моментом, и сделал наконец-то то, о чём постоянно всё это время говорил.
Этот, один большой железный кусок мускула: трицепса, бицепса или накаченной дурью ягодицы, воспользовался моментом Сидоровой растерянности после потери деревни углежогов и отбытием его на железодельный завод. И развернулся. А клятые 'термиты', то есть те самые уже бывшие бондари, а ныне не пойми кто, оказались не просто прекрасные мастера.
Даже тсюда, издалека Сидор ясно видел что они сделали с его первоначальным проектом. К тому эскизу, набросанному мимоходом Сидором прутиком когда-то на снегу, а потом тщательно вычерченному им на бересте и переданному лично в руки их бригадира, добавили свои собственные соображения. И на всё это наложилоь маниакальная любовь Корнея к стоительству больших крепостей.
В результате совместных усилий у них получилось хоть и ещё не достроенная, но мощная крепость, при необходимости способная выдержать нешуточный штурм. Даже пресловутым ящерам такая крепость была бы не по зубам. По крайней мере с налёту.
Не ограничиваемые никем в средствах, поскольку Сидор в этот момент оказался надолго и плотно занят на железном заводе и не мог вмешаться, 'десять злых лесных термитов', обиженные Сидором, отказавшим им в поселении на этом месте из-за ошибки их бригадира Лысого, они ему отомстили. И гад, Корней, явно их поддержал, потому как без него тут явно не обошлось.
Они вместе с Корнем не стали сдерживать свою буйную фантазию. И теперь на берегу Быстринки, ниже его плотины, там где должна была стоять небольшая лесопилка, красовалась самая настоящая крепость, которую уже не способно было легко оборонять какое-нибудь небольшое по местным меркам семейство, не говоря уж про пяток ящеров, которых он намеревался там для охраны пристроить. Теперь, для охраны этого у…ё…б…щ…а требовалось целое войско.
Фактически, получился хорошо укреплённый большой хутор, целое поселение, и не на одну немногочисленную семью, человек из десяти, а на сотню как минимум воинов, не считая чад и домочадцев, которых легко можно было разместить в просторных постройках 'хутора'. И как начал подозревать Сидор, который так пока ещё и не видел этого 'хутора' изнутри, при нужде разместиться там могло бы и тысячное войско. А зная Корнея, он в этом ничуть не сомневался.
— Вот он, гад! — процедил сквозь зубы Сидор.
Навстречу спускающемуся по склону Сидору размахивая руками и что-то восторженно крича, спешил Корней.
— А я его в Берлоге думал встретить, — процедил не разживая стиснутых злой судорогой зубов
