аккуратно. Но жёстко и безповоротно.
А попытку договориться пресекли в корне, устами своего атамана, того самого в прошлом десятника их компании Бугуруслана, заявив: 'Да и вообще — пошёл ты…'
Правда, уже потом, вечером, Бугуруслан всё же снизошёл до краткого отчёта. Так сказать — сдал дела. А потом, видимо не желая окончательно портить ставшими сразу напряжёнными отношения, всё же снизошёл, и потратил с Сидором на поездки по окрестностям несколько своих дней. Чтобы уж окончательно, без хвостов, рассчитаться по всем прошлым долгам. И теперь уже точно, совсем окончательно отчитался по честно выполненной его людьми за единственный оплаченный месяц работу.
Про оплату же второго, отработанного как бы безплатно вперёд, даже речи не завёл, хотя это в тот момент раздражённому, злому, буквально взбешенному всем произошедшим Сидору и не показалось странным.
И только после этой окончательной приёмки до Сидора дошло, что, точнее кого, он потерял. Вот когда он пожалел, что не выбрал в своём плотном графике пары недель и не явился сюда раньше для проверки, а заодно и для выплаты задержанного жалованья нанятым им весной работникам. Или просто не послал какого-нибудь гонца с жалованьем.
'Всё откладывал на потом? Людей не было? Хотел сам приехать и посмотреть?'
'Приехал?' — корил себя Сидор.
'Дооткладывался! Допотомкался!' — снова и снова костерил он сам себя, прикидывая в уме, сколько тут всего лишь за два холодных весенних месяца наработали бугуруслановы люди. И сколько могли бы за лето до осени сделать, если б не его нерасторопность! Потому как, даже на самый первый, самый поверхностный взгляд, сделано оказалось очень много. И выплаченные авансом деньги были не просто отработаны, а отработаны с огромной лихвой. Многие, намеченные ранее под выпас закустаренные луга были не только расчищены от кустарника, но и кое-где оборудованы зимовьём для пастухов. Даже местами вырыты были колодцы. Не везде, правда, а лишь там, где не было под рукой какого-нибудь ручья или родника. Расчищены были даже местами удобные звериные водопои на местных озёрах и речках. Многое было сделано. Очень многое.
Но и сделать надо было ещё больше. И практически всё, что было сделано, носило следы какой-то незавершённости, явно брошенное на половине.
Так что ругать в этом надо было только себя. За то, что провалил прекрасно задуманное и начатое дело, и не сделал весь требуемый объём работ, необходимый для приёма на горных лугах табунов.
'Раз уж взялся за одно дело, так доводи его до конца, — корил он сам себя. — А не хватайся: то за водопровод, то за новую пашню, то за пруды, то за озёра, то за кузню, а то и за… ещё что-нибудь такое же интересненькое…'
Одним словом, это был полный пи…ц, катастрофа. Табуны, которые надо было до зимы перегнать сюда, в предгорья, которым просто не было места на приречных лугах Каменки или Лонгары, перегонять оказалось некуда.
Так что, планируемая поездка в Приморье накрылась!
И ничего-то тут сделать было нельзя. Бугуруслан и его люди были полностью в своём праве. Платишь — получаешь работу, не платишь — не получаешь. Ни работу, ни вообще чего-нибудь. А то, что у тебя в тот момент были некие, непреодолимой силы обстоятельства, никого не касалось. Что ты чуть ли не половину сезона пролежал пластом, полумёртвой колодой, разбившись чуть ли не на смерть в стычке с рыцарем, и не мог даже рукой двинуть, а потом судорожно метался, разгребая накопившиеся за это время не решаемые без него дела — это твои проблемы.
Но больше всего Сидору понравился жёсткий наезд на него уже Виталика, дружбана Бугуруслана и недруга его с первых же дней знакомства, который единственный из бугуруслановой банды влез в эти разборки. В ответ на жалкие Сидоровы попытки оправдаться, объяснить, почему он не мог здесь появиться сам, или не прислал с оказией денег, буквально вызверившемуся на Сидора. И теперь чуть ли не каждое утро в крепости начиналось с одного и того же монолога, неизменно с незначительными вариациями повторяющегося.
Как можно было несколько дней подряд талдычить одно и то же, Сидору было непонятно, но это Виталика почему-то не останавливало.
Потом, когда выздоровел, мог приехать? — злобно сверкал тот на него злыми, какими-то холодно — стеклянными глазами. — Мог! Почему не приехал?
Сам не мог? А другана своего, Димона, послать сюда с жалованьем, мог? Мог! Почему не послал? Язык отнялся?
Ждал целых шесть месяцев, когда лично тебе будет удобно сюда появиться? Удобно? Появился? Нах…й послали? Так теперь не обижайся.
Посчитал, что четыре ржавые пушки для тебя важнее, чем обустроенные пастбища для твоих тысячных табунов? Которые ты теперь не знаешь куда пристроить? Так теперь не жалуйся!
'Интересный пердимонокль, — Сидор задумчиво косился на уверенного в своей несомненной правоте Виталика.
Злость и на Бугуруслана, и на его людей, и на самого себя прошла, и в душе лишь осталось только какое-то равнодушное любопытство, что ему ещё предъявит этот пустобрёх, какие ещё новые претензии? У него было такое странное чувство, что этот горлохват Виталик так громко орёт не просто так. Словно тот работал на несуществующую здесь публику, старательно забалтывая что-то важное.
'Скоморох какой-то', — странно равнодушно думал Сидор, глядя на его кривлянья.
Воевать с этими жёсткими, как оказалось, чересчур самостоятельными мужиками не было ни малейшего желания.
'Ну, отказались больше с ним работать, так и хрен бы с этим. Но зачем же, орать-то так?' — лишь недовольно морщился он на очередной какой-нибудь визгливый перл неугомонного Виталика, который никак не мог успокоиться и с каждым прошедшим днём, казалось, накручивал себя всё больше и больше.
'Что ж ты неугомонный то такой, — уже даже с каким-то нездоровым любопытством удивлялся Сидор. — Эк, разбирает то тебя, придурок.
Дать, что ли в морду, скотине такой, — совсем уж лениво подумал он. — Может, успокоится? Хотя, толку-то…'
'Кстати!'
Сознание Сидора, удивительно равнодушное и вялое какое-то последнее время, вдруг зацепилось за странно знакомые слова. Сегодня в визгливом, ставшем как бы уж и привычным монологе Виталика появились вдруг какие-то новые, неожиданные сюжеты.
'А откуда эта сволочь знает про наши пушки? И про то, что они ржавые? И что их четыре? Не три, не две, а именно четыре', — глаза Сидора до того равнодушно терпеливо пережидающие бурю Виталикова возмущения, как преходящее стихийное бедствие, сразу настороженно сузились.
От былого равнодушия не осталось и следа. Сразу собравшись, он уже более внимательно следил за довольным, уверенным в своей правоте Виталике, и точно таком же довольном, не замечающем что перешли все границы, бывшим десятнике.
'А я ведь ничего такого им не говорил, — пронеслась мысль у Сидора. — Да и отношения между нашими отрядами буквально с первого же дня стали довольно напряжённые. Охамел Бугуруслан, охамел. Совсем наших молодых пацанов ни во что не ставит, гнобит, как салабонов при любом удобном случае. Вот и они обиделись. Так что и парни наши ни с Бугурусланом, ни с его людьми на сей предмет не общались. Насколько я знаю, — уточнил он сам для себя на всякий случай.
Нет, точно, наши парни сказать ничего подобного не могли, — подумав, Сидор окончательно уверился он в собственной правоте.
Старательно припоминая последние дни, и где кто был и с кем мог встречаться, он окончательно уверился в собственной правоте.
Значит, у Бугуруслана с его людьми есть связь с Большой Землёй, то есть с городом.
И как к этому относиться?
Да никак! — раздражённо отбросил он от себя пустые, не относящиеся к делу мысли. — Я не Шерлок
