— Во-во, — нахально ухмыляясь, весело оскалился он на совершенно смутившегося профессора. — Не можешь, старый, сделать порох, так вот этим пердячим паром ты из своего пулемёта и стрелять будешь.
Профессор, совершенно растерявшись, недоумённо посмотрел на него, оглянулся назад, растерянно глядя на задранный хвост кобылы и вываливающиеся на дорогу конские каштаны. Неожиданно звонко, от всей души он хлопнул себя по лбу.
— Ну, конечно! Как же я про это забыл! Что вы все упёрлись в этот порох! Есть ж пневматика!
— Правда, я в этом деле не большой дока, но если подумать, то ничего сложного в ней нет. Больше давление, дальше полёт пули, всего делов то, — весело протянул он, глядя на Корнея сумасшедшими от счастья глазами. — И ни одна зараза нам тут конкурентом не будет. Потому что дорого. Дороже чем порох.
— Во-во, — насмешливо перебил его Корней. — Будет у вас, профессор, не пулемёт, а взбзднолёт. Или коротко — взбздышек.
— Ладно, наплюй, — весело расхохотался он, махнув рукой на чего-то задумавшегося вдруг профессора. — Что-то мы с тобой отвлеклись не по делу. Ты мне лучше вот что скажи. Откуда у вас такая нелюбовь к баронессе? По-моему, она неплохо себя показала во время мятежа. Да и сейчас без дела не сидит, Маше серьёзно помогает. И если бы не она, ещё неизвестно куда бы дело повернулось с этим мятежом. Фактически именно ей мы обязаны разгромом набега.
— Так то оно так, — буркнул профессор. Корней своей трескотнёй сбивал его с какой-то упорно вертящейся в голове важной мысли, и он сердито посмотрел на него. — Только, если ты ещё не заметил, сам факт её присутствия в городе привёл к фактическому развалу всего того, что мы добились за последний год. Потрясающе, словно фурия, прям какая-то.
Сидор уехал, Димон уехал. До их отъезда всё прямо кипело, а как их не стало, так всё замерло и стало разваливаться. Какая-то пустота образовалась и неопределённость. Главное, появилась неопределённость. Деньги все мы просрали. Что делать дальше, чем заниматься — непонятно.
Перед отъездом Сидор говорил что-то о фарфоре, о лабораторной посуде для моей лаборатории, о её расширении. Говорил что-то о том, что надо ещё несколько цехов открыть на заводах. О найме ещё рабочих, об их обучении. А с его отъездом всё как-то сразу заглохло.
Немного помолчав, профессор повернулся к Корнею и вопросительно посмотрел на него.
— Когда Сидор ещё обратно будет? А я что, так и буду непонятно чего-то ждать? Как будто у меня есть время. Я уже старый, — криво улыбнувшись, тихо заметил он. — И если ты скажешь, что во всём этом не замешана баронесса, то, извини, но я тебе не поверю.
Из-за одной сопливой девчонки может развалиться так прекрасно начавшееся дело, — тяжело и обречённо вздохнул он. — Вот же свалилась на нашу голову, несчастье такое.
Утро в Речной Пристани у местных обитателей не задалось, если так можно выразиться, с самого утра. Ещё с самого рассвета, с первыми лучами солнца в крепость заявилась мрачная, угрюмая Марья Корнеева Корнеева, проверить чем это тут каждый день с самого утра занимается её муженёк.
Посланный недавно сюда для проверки профессор, так со дня их последней встречи и не появился в Берлоге, занятый какими-то своими сверх важными, безусловно срочными проблемами. И гнетущее чувство тоски и безысходности, не знание чем бы заняться и за что схватиться, погнало этим утром ещё до рассвета Машу сюда, в недостроенную крепость Речная Пристань.
И теперь она одиноко слонялась между недостроенных оборонительных стен крепости, немым укором его жизнерадостным обитателям. Корней же оказался занят какими-то своими военными игрушками и своего времени ей уделить не мог.
Всё утро, пробродив неприкаянно по практически безлюдной крепости, Маша, не выдержав окружающей её пустоты, и улыбающихся, радостных лиц её немногочисленных обитателей, усталой, вялой походкой вышла за ворота.
Неяркое зимнее солнце скупо освещало пустынные, безлюдные берега, ещё недавно кипящего активной, бурной жизнью удивительно теперь просторного речного залива речки Каменки, примыкающего своим одним краем к недостроенной крепости. Повсюду, на всём протяжении его низких, заболоченных берегов виднелись едва проглядывающие из-под недавно выпавшего кипельно белого снега следы прошлой бурной деятельности, теперь казалось позабытые и никому не нужные.
Единственно, чуть в стороне, в длинной и широкой искусственной губе залива, прорытой ящерами для строительства своей персональной лодьи, желтела одиноким остовом недостроенного каркаса их будущая, пока не состоявшаяся гордость, заложенная ящерами этой весной большая речная лодья, первая из судов их будущего торгового флота. Лишь она сейчас высилась одиноко над белым, нетронутым снегом заболоченной низины торчащими высоко в небо мощными деревянными шпангоутами. Словно обглоданные рёбра какого-то мёртвого, гигантского животного недвусмысленно напоминая о бренности бытия.
Только возле неё ещё наблюдалось какое-то шевеление снующих вокруг немногочисленных ящеровых мастеровых.
На всём остальном берегу просторного речного залива сверкал девственной белизной чистейший пушистый снег, без единого следа какого-либо хозяйственной деятельности. И повсюду, куда бы ни обращался её взгляд, везде он натыкался на чёрные пятна полуобгоревших и сверкающих свежей древесиной остовов таких же недостроенных лодий, рядом со сгоревшими во время набега амазонок штабелями заготовленных здесь досок и дерева.
Маша, раздражённая ясно ощущаемой ею волной тоски, которую она, одним только своим видом нагоняла на местных обитателей, решила пройтись по пустынному речному берегу.
Глядя на её решимость, Корней бросил дела и поспешил присоединиться к ней. Сопровождаемая своим мужем, вызвавшимся скрасить её одиночество, Маша стремилась развеять глухую тоску, грызущую её последнее время.
— Да-а…, - равнодушно глядя на окружающее их безлюдье, печально заметила она. — Смотришь на весь этот разгром, и хочется удавиться. Кажется, что оно так никогда и не кончится.
— Сперва одно, потом второе, потом третье…
Корней, молча, стоял рядом и с мрачным видом угрюмо рассматривал царящее вокруг белое безмолвие.
— Так везде?
Зябко уткнувшись мёрзнущим на лёгком утреннем морозце носом в роскошный козий пуховой платок, накинутый поверх её любимой простенькой шубки с широким лисьим воротником, она какими-то резкими, рваными движениями плотнее обхватила себя руками.
Тихий, какой-то шелестящий голос Маши, и сам по себе негромкий, но даже на фоне царящего вокруг белого безмолвия был едва слышен.
— Здесь хуже всего, — негромко проговорил Корней.
Повернувшись к ней всем корпусом, он взял её под руку, помогая перешагнуть через наваленные поперёк дороги брёвна, загораживающие проход на узкие деревянные мостки. Небрежно брошенные через какую-то осушительную канаву, они, по-видимому, когда-то изображали из себя пешеходный мостик. Сейчас же переправиться по нему можно было лишь очень и очень аккуратно. Подёрнувший их сверху тоненький ледок представлял на самом деле нешуточную опасность. Можно было с него с звиздануться. А то и сломать ещё чего-либо.
— Непонятно почему, но тут была самая большая паника, — пояснил он. — Как только на верфях стало известно о претензиях городских властей к твоему банку, так здешние мастеровые, буквально, как по команде, прямо с цепи сорвались. Тут же побросали работу и потребовали немедленного расчёта.
— Ну, потребовали и потребовали, — равнодушным голосом устало пожала плечами Маша. — А чего за собой не убрали? — осторожно перешагивая через очередной валяющийся поперёк пешеходных мостков брус, она аккуратно перебралась на другую сторону промоины.
— Видела бы ты их лица в тот момент, не спрашивала бы, — угрюмо буркнул Корней. — Казалось, что большего врага, чем мы, у них нет. А я так вообще — полное чудовище. Прямо массовое помешательство какое-то. Чего я тут тогда не наслушался. И обманщик, и скотина, и босяк, и…, - запнулся он. — Это наиболее вежливое обращение тогда ко мне, было, — мрачно хмыкнул он.
