Начать с того, что Рафик Мурадян никогда ей не нравился. С самой первой встречи, с самого первого дня, когда Паша ещё только первый раз представлял им всем свой экипаж, а чеснее сказать, свою банду. Именно стого дня ей не понравился этот человек. И она никогда не понимала Пашку, когда тот защищал его от нападок с её стороны.
Хотя, что это были за нападки. Так, простое несогласие её с назначением этого мужика казначеем Пашиной банды ушкуйников. Даже не то чтобы несогласие, а простое сомнение, неясное самой себе внутреннее неприятие этого человека.
Тем более что был тогда выбор. Была у Паши тогда на должность казначея другая кандидатура — Камиль Рудый. Только вот почему-то именно в то время он вдруг внезапно и так некстати тяжело заболел. И болел ровно до того самого дня, пока Паша не определился со своим выбором и собственным приказом окончательно не утвердил Рафика в должности отрядного казначея.
А ещё больше ей не нравилось, что потом, когда вдруг возникали вопросы о смене казначея на его посту, Камиль каждый раз вдруг необъяснимым образом неожиданно и надолго заболевал. Тем самым сводя на нет всякую возможность самому принимать участие в борьбе за столь выгодное и серьёзное место во внутренней иерархи Пашиной банды.
Среди пашиных ушкуйников даже возникла в связи с этим довольно грубоватая шутка, ставящая под сомнение саму способность этого парня заниматься вообще каким-либо серьёзным и ответственным делом.
Происхождение подобных слухов никто тогда серьёзно не выяснял, но у Маши уже тогда стали появляться некоторые соображения в источнике происхождения подобной клеветы. Уж очень они появлялись всегда очень кстати и всегда вовремя, и сразу же после того, как исчезала в них надобность быстро сходили на нет.
Такие совпадения никоим образом не могли быть случайностью. И они с профессором даже пытались одно время эти случаи расследовать, но им элементарно не хватило времени. Подошёл срок начала операции 'Бешеные лошади' и они надолго отвлеклись.
Да и парень тот, Камиль, жертва клеветы, в последний раз почему-то сам не стал поднимать скандала, видать смирившись. Он тихо отошёл в сторону и после старался лишний раз не сталкиваться с другими ушкуйниками. И, как он тогда от них отошёл, так с тех пор и держался в стороне, тихо занимаясь какими-то своими, не связанными с основной группой ушкуйников делами. Тем не менее, членом Пашиной команды он быть от этого не перестал, что не раз перед всеми подчёркивал и сам атаман.
А теперь, по словам последнего оставшегося в живых пашиного бойца, выходит по всем прошлым делам и спрашивать было уже не у кого. По словам Рафика всех ребят казнила княжна. И он остался последним и единственным наследником.
И что самое страшное, что наводило на серьёзные размышления, его слова подтверждали некоторые амазонки, лично присутствовавшие на устраиваемых княжной казнях.
Что Маше в амазонках всегда нравилось, так это честность и открытость. Полная открытость и способность нести личную ответственность за содеянное. И если они считали что никоим образом не виновны в чьей либо смерти, то и скрывать то что там происходило они не собирались. Потому Маша чуть ли не в мельчайших деталях была осведомлена обо всём там происходившем.
И во многом, то что она знала, совпадало с рассказом Рафика.
Но были, были некие нестыковки в том что и тот и другие рассказывали.
И самая главная нестыковка, совдяшая на нет все требования мурадяна, это было количество погибших.
Не сходилось число доказанных казней с общим числом пашиных ушкуйников. Категорически не сходилось. Ровно на тридцать восемь человек. А последний, тридцать восьмой, сидел сейчас напротив неё и пытался уверить её в том, что остальные — все тридцать семь его напарников погибли. И он теперь остаётся один единственный наследник оставленного Пашей богатства. И соответственно, требовал его себе.
Но даже и это можно было бы стерпеть. В конце концов выплачивать положенную долю что одному, что пятидесяти членам банды Маше было без разницы. Проблема заключалась в том, что Рафик Мурадян, от лица единственного оставшегося в живых из старых владельцев серебряного рудника, требовал немедленного разрыва договора о совместном владении серебряным рудником с компанией землян и возвращении его в свою личную собственность. Или, если нынешние пользователи с тем несогласны — изменении процента распределения прибыли. Причём себе он во втором случае требовал не менее девяноста процентов дохода, что автоматически ставило жирный крест на любой деятельности компании в этой сфере.
И ещё, что настораживало, — он пришёл не один. Рядом с ним сидел Потап Буряк, ещё один член городского Совета, с которым у Маши с её друзьями с самого начала серьёзно не заладились отношения. И если со своими постоянными противниками Головой, Старостой, Боровцом или рядом других членов городской Старшины они то ругались, то мирились, то этого Буряка, они всегда старательно обходили стороной. Мутный он был какой-то, непонятный.
Маша снова глубоко задумалась, внимательно следя за сидящей напротив парочкой.
Чем они друг другу с самого начала, с первой же встречи не понравились, сейчас уже и не упомнишь, но с тех пор они больше не пересекаясь, старательно избегая возможных мест общения. А общих знакомых у них не было с самого начала.
Теперь же выходило что общий знакомец у них появился. Сидел напротив. И с полным на то основанием, как он считал, требовал своё. А в качестве, так сказать тяжёлой артиллерии, или гаранта законности своих прав на рудник, он притащил с собой Потапа.
— 'Наверняка ведь что-то ему предложил, за то что тот его сейчас поддержит', — Маша мысленно пробежалась по списку требований. Выходило, что она с самого начала была безусловно права. Доказательств гибели Пашиной банды, кроме голословных утверждений казначея не было. Тогда возникал вопрос: 'Откуда у парня была такая железная уверенность что все погибли? Прям таки железобетонная, что отчётливо видно у него по глазам'.
— 'Озвучить? Сказать вслух что подозреваю его во всех смертных грехах, а именно в предательстве и пособничестве врагу?'
— 'Хм. А ведь они именно этого от меня и ждут. Откажусь — обвинят в воровстве', — Маня, чуть прищурив глаза, внимательно рассматривала сидящую напротив парочку. По всему их настороженному, готовому к неприятностям виду, выходило что в своих предположениях она была не так уж и не права.
У неё и в мыслях не было воровать чьё-либо имущество. И именно этому заранее отказалась бы поверить сидящая напротив парочка.
Стоило ей только сейчас обвинить Мурадяна в предательстве, как тут же со стороны Совета против них, против всей их компании будет выдвинуто обвинение в попытке присвоения чужого имущества. И тут уже, не смотря на все их доводы, у них в приказном порядке конфискуют рудник. С формулировкой: 'До момента установления истины'. А момент сей можно потом оттягивать очень надолго. На любое удобное время.
И далее уже новые хозяева спокойно бы пользовались рудником без всякого контроля с чьей бы то ни было стороны. Вот тогда бы точно, ни о каких проверках и контроле не было бы и речи. И сколько бы реально владеющие рудником на тот момент хозяева не выкачали из него серебра, отчитываться в том они бы ни перед кем не стали бы.
По одной простой причине — не было бы никого, кто имел бы право поднять этот вопрос.
— 'Дурачьё, — мысленно хихикнула она. — Не знают что кроме Пашки никто точно не знает места. А тот его так зашифровал, что без ключа фиг разберёшься'.
— 'А значит, опять возвращаемся всё к той же мысли: 'Откуда у парня…', — Маня мысленно хмыкнула, — продолжение фразы'…испанская грусть' напрашивалось сама собой.
Мысленно собравшись, она отбросила посторонние мысли. Дело было не шуточное и следовало максимально сосредоточиться. Глупое хихиканье было неуместно.
— 'Так откуда у парня такая железная уверенность, что никто не вернётся? Тридцать семь человек пропало неизвестно куда. Никто толком ничего не знает, никаких сведений об их смерти нет. Нигде документально или просто свидетельскими показаниями это не зафиксировано. А он кричит что все они
