поднять его, разбудить. Но Кравченко был мертв. Кто-то из санитаров с трудом отнял ее руки от его рук.
Через два дня многотысячное фашистское воинство, окруженное в городе у Волги, сложило оружие и сдалось на милость победителей.
На Курской дуге
Летом 1943 года, когда, разгромив отборные немецко-фашистские дивизии у Волги, наши армии развернули наступление на всех фронтах, гитлеровское командование решило нанести нам удар в районе так называемой Курской дуги.
В этот период я уже командовал корпусом, а в него входила и наша основная 13-я гвардейская дивизия. Ей снова пришлось вести ожесточенные бои с отборными эсэсовскими войсками.
После боев за Киев, Конотоп, Харьков, Тим, Щигры и после грандиозной битвы на Волге личный состав 13-й гвардейской переменился: многие воины ее пали смертью героев, многие были ранены и находились на излечении в госпиталях. Однако и сейчас я встречал здесь немало своих боевых друзей — воздушных десантников, с кем с первого боя делил все невзгоды войны.
Машенька из Мышеловки по праву считалась ветераном дивизии, она принимала участие в нашем первом бою у родного поселка и еще тогда спасла от гибели нескольких бойцов.
Вот почему, навестив дивизию перед боем за станцию Обоянь и одновременно встретив четырех воздушных десантников, а пятую — Машеньку, я им обрадовался, как родным: сколько прошли мы вместе трудных фронтовых дорог и сколько пережили за эти два года войны! Мы встретились во время ужина, на кухне (я давно уже лично проверял, как кормят бойцов), и хотя ужинать не собирался, но не смог устоять перед дружным приглашением солдат и давно уже знакомого гвардейца-повара.
На долгом пути войны этот весельчак повар не раз брал в руки автомат, и даже бывалые воины признавали его «работу» отличной. Помнится, под Щиграми фашистская разведка случайно проникла в расположение кухни, но повар и его помощники не растерялись: шесть гитлеровцев остались лежать на снегу.
Говорят, день на войне равен году, а ведь рядом с этими славными людьми я воевал уже почти два года. Мне было приятно в кругу боевых товарищей отведать добротного солдатского борща и пахучей гречневой каши, тем более что нас обслуживала… Машенька.
— Что же это, дочка, — спросил я удивленно, — разведчица, боевая санитарка и… на кухне?
Она кивнула на повара:
— Дядя Кузьмич попросил помочь. Вечер какой-то особый, торжественный… Близко, очень близко родные места.
Я присмотрелся к Машеньке и заметил: лицо ее стало строже, серьезнее, во взгляде ясных черных глаз и в уголках губ затаились печаль и горечь.
Солдаты понимали, какую утрату понесла она в те последние дни сражения на Волге, и в их внимании к ней угадывалось больше чем уважение — глубокое братское чувство.
— Скажи мне, дочка, — спросил я Машеньку, — что ты думаешь делать после войны, какие у тебя планы?
Она ответила негромко:
— А ведь нам еще долго воевать.
— Конечно, путь до Берлина не близок, а все же ты сама сказала, что уже недалече родные места. Вот скоро мы выйдем на Днепр, и ты сможешь, если захочешь, вернуться в Киев…
— Нет, я с дивизией до победы.
— Отлично. Другого ответа я и не ожидал. Но после победы какие твои, Машенька, планы?
Она глубоко вздохнула:
— Конечно, я вернусь в Киев. Может быть, потому, что он мне родной, краше города я не видела. В Киеве я поступлю в институт. В педагогический. Правда, придется крепко готовиться, но это не страшно. Я твердо решила идти в педагогический, чтобы стать учительницей и воспитывать детей. Миша мечтал стать врачом, а мне по душе школа. Я думаю, что учитель должен хорошо знать жизнь и должен быть очень добрым человеком. Какое это высокое и светлое дело — взять за руку маленького человека и терпеливо вести его из класса в класс и все отдать ему, все, что имеешь!..
Кто-то из солдат заметил в шутку:
— Другие любят не давать, а брать.
— Знаю, — сказала Машенька, — есть и такие. Только то люди прошлого, охотники за деньгой. Им непонятно, что самое главное богатство человека — он сам, его ум, душевная красота, сердце… Богатство учителя никогда не разменивается и не уменьшается: чем больше он дарит, тем богаче становится сам.
Видимо, из упрямства тот же солдат сказал негромко:
— Красивые слова! Школьники быстро забывают учителей.
Машенька тряхнула головой:
— Неважно. Это неважно. Представь, Никаноров, что ты учитель. А твой бывший ученик… Знаешь кто? Василий Чапаев! Скажи мне, ты бы гордился?
— Ого! — удивленно воскликнул солдат, а все другие засмеялись. — Еще бы не гордиться таким учеником!
— Ну, а если бы он забыл и фамилию твою и отчество?
Никаноров шумно вздохнул и сказал виновато:
— Верно. Доконала. Сдаюсь…
Наверное, Машенька немало размышляла над этими вопросами. Обычно молчаливая, сегодня она говорила увлеченно:
— У Кутузова, у Суворова, у Фрунзе, у Чапаева были учителя. Если они дожили до славы своих воспитанников, какая это радость — знать, что ты помог человеку взойти на вершину! Правда, нередко случается, что учитель не доживет до расцвета воспитанного им таланта. Все равно люди помнят, что он не напрасно прожил жизнь…
Я с удивлением слушал Машеньку: оказывается, я так мало знал о ней. Эта молчаливая девушка, скромная и бесстрашная, имела в жизни высокую цель — беззаветное служение людям.
— Я представляю себя в классе, — задумчиво говорила она. — Часто это случается: отвлекусь, размечтаюсь и вижу себя в школьном классе. Вот они сидят передо мной, тридцать или сорок девочек и мальчуганов. Кто знает, нет ли среди них будущего Мичурина или Циолковского? Подумаю об этом, и сердце сильнее стучит, и хочется жить и жить, и не верится, что смерть каждый день ходит рядом с нами…
Противник начал атаку на рассвете. Сначала он обрушил на наши позиции огонь целой сотни орудий, а потом из-за пригорка в лощину ринулись три десятка его танков.
Наши позиции молчали. В узеньких щелях, ничем не выдавая себя, замерли истребители танков. Фашисты были озадачены обстановкой: только вчера здесь шел бой за каждую высотку, овраг, межу, а теперь их танки и пехота продвинулись более чем на километр, не услышав с нашей стороны ни единого выстрела. Возможно, они решили, что, опасаясь мощной танковой атаки, мы отошли на другой рубеж?
Тридцать новых грозных машин, как видно только что доставленных из Германии и еще не побывавших в боях, развернулись на склоне долины и прокатились над передовыми щелями нашей обороны. Пожалуй, танкисты противника даже не обратили внимания на эти траншейки, расположенные в шахматном порядке и отлично замаскированные травой. Но едва танки переметнулись через головы наших бойцов, затаившихся в щелях, как передний край ожил и двенадцать вражеских машин загорелись одновременно.
Потрясающая картина! Словно сама земля вдруг плеснула неистовым огнем по бакам, по гусеницам, по моторам танков, по черным крестам и белым черепам, намалеванным на их броне. Почти тотчас грянули автоматы, и пехота противника, ища укрытий, заметалась по степи.
Позже я узнал, что здесь, под Обоянью, кроме других частей врага, против нас сражалась дивизия СС,
