- Все равно найду, – вслух сказал Тимка.
Тут же налетел ветер; лешие скрипели своими деревянными суставами, били в ладоши, свиристели и улюлюкали на все лады. В этой мешанине звуков было много разных оттенков, от грубой угрозы до пронзительной жалобы. Но и то и другое одинаково бросало Тимку в дрожь. Неизвестно еще, что страшнее: встретить в лесу огромного великана или уродливого карлика…
- Я вас не боюсь! – в отчаянии крикнул Тимка.
- Не боиш-шся? – повторили лешие. – Иш-шь ты, какой кураж-жливый! Покружиш-шь теперь по лесу, поищ-щеш-шь выход!
Острый сучок цапнул Тимку за плечо, по щеке хлестнула мокрая ветка – лешие перешли в наступление. Надо было немедленно сделать что-то такое, что должно вызволить из их скрюченных рук, похожих на лесные коряги. Когда Герде в ее странствиях повстречались снежные чудища, она читала «Отче наш»... Если бы Тимка знал эту молитву, он, наверное, тоже смог бы отбиться от леших. Но он знал только первую строчку: «Отче наш, иже еси на небесех…» – вот и все, что он запомнил, когда молилась бабуля.
Но оказалось, хватило и одной этой строчки. Внезапно Тимка почувствовал, что вокруг него пустое пространство: коряги убрались прочь, унося на сучках клочки его школьной курточки. Он поддернул портфель повыше на сгиб локтя, чтобы можно было зажать пальцами уши, и бросился со всех ног сквозь приглушенные теперь завывания. Он бежал, боясь заблудиться: ведь лешие грозились не выпустить его из чащи! Однако вскоре деревья стали редеть, впереди возник знакомый холмик, от которого начинался спуск прямо к дому бабули, которая жила на краю деревни.
Этот путь Тимка проделал молниеносно: одним духом взлетел по взбегающей на холм тропинке, потом поскользнулся и съехал вниз с холма, словно с ледяной горки. К порванной курточке теперь следовало присоединить безнадежно измазанные глиной брюки и грязные ботинки. Подумав так, Тимка сам на себя удивился: о чем он беспокоится? Какое значение может теперь иметь все оставшееся в прошлом? А все-таки имело: ведь сейчас ему предстоит показаться на глаза бабуле…
Осевшая калитка скрипнула под рукой жалобно и протяжно – а летом ее скрип напоминал задорный крик молодого петушка! Здесь продолжалось то же, что и на платформе – мир изменился после случившейся с папой беды. Бабулин сад стал совсем унылым: и забор потемнел, и плети малины пригнулись к земле, а мокрое крыльцо выглядело таким маленьким, таким жалким…
Тимка с надеждой постучал в дверь: как только он увидит бабулю, гнетущее настроение должно улетучиться. Все вокруг может поникнуть, склонить голову и опустить руки, – но сама бабуля обязательно встретит внука прямой и стойкой ко всякой беде. Такой знал ее Тимка, такой она и останется навсегда. А может быть, будет еще лучше… В сердце шевельнулась чудесная надежда: вдруг бабуля объяснит ему, как объясняла обычно, что все страшное придумано им самим и никакой беды по-настоящему нет? Разве такое бывает – чтобы украденный человек сидел дома за компьютером?..
Тимка опять постучал. Наконец внутри что-то зашевелилось, и окна в домике стали из черных желтыми. Тени, лежащие на крыльце, разбежались по углам. Из проскрипевшей двери под ноги упал скошенный квадрат света.
- Господи! Да это никак Тимошка!
Тимка переступал на месте выпачканными в глине ботинками – грязный, «словно чушка», как говорила летом бабуля.
- Что стряслось? Ты с матерью? – тревожно спросила она, вглядываясь в темноту за его спиной.
- Нет, – потупился Тимка. – Я сам приехал…
- Господи Боже мой! Ужели один?
- Один…
Больше всего ему хотелось кинуться сейчас к бабуле, спрятать лицо в знакомый выцветший фартук, пахнущей молоком и частыми стирками. Уткнется в него, заплачет – и все плохое исчезнет, как разбегаются ночные тени, стоит включить свет.
- Да говори, что стряслось?! – испугалась бабуля, всегда такая степенная и немногословная. – Мать жива-здорова?.. а батька?
- Его украли, – уныло произнес Тимка.
- Господи помилуй! Украли?!
- Вообще-то он с нами живет, но это уже не он... Ну вот как будто из него середину вынули и спрятали… – путаясь, объяснял Тимка.
- Как так – нутро
