разглядеть. Потом одевались и шли к елке. Теперь, при свете дня, можно было подробно разглядеть украшения, игрушки. Мы обследовали все коробочки и картонажи и извлекали из них конфетки. Обычно это было монпансье, помню, однажды такой формы, как овес, всех цветов. Мы поедали все эти конфетки, набивая ими себе рты. Елка притягивала к себе как магнит, мы от нее не отходили»[187].
Такие же светлые воспоминания о Рождестве спустя многие годы сохранил Б. И. Пуришев:
«Мне и моим сверстникам наша елка всегда доставляла большую радость. Да и взрослым посетителям также, хотя они и не получали от мамы традиционных рождественских подарков в виде игрушек или сладостей. Все садились вокруг елки, вдыхая ее свежий лесной аромат в мерцании многочисленных восковых свечей. И зачастую пели немецкие рождественские песни („О, Tannenbaum!“[188]), ведь домашних русских рождественских песен в то время как будто еще не было. Популярная песня «В лесу родилась елочка» появилась позднее» [189].
Действительно, замечательная песенка о елочке, что «в гости к нам пришла», появилась только в начале XX века. Стихи, которые легли в ее основу, были написаны москвичкой Раисой Кудашевой в 1904 году и опубликованы сначала в журнале «Малютка», а затем в сборнике для рождественских утренников. В семье ученого Леонида Бекмана была придумана и переложена на ноты мелодия. Со временем «В лесу родилась елочка» зазвучала по всей России, по-настоящему превратившись в народную песню.
В отличие от детей, для взрослых москвичей Рожество Христово было не только радостным, но и чрезвычайно хлопотным праздником. Кроме приобретения подарков и устройства праздничного стола, следовало разослать всем родным и знакомым поздравительные открытки или визитные карточки со словами добрых пожеланий. Последнее высмеивалось в прессе, как отживший свой век обычай, из-за которого впустую загружается почта – все равно, мол, москвичи ездят друг к другу, чтобы лично поздравить с праздником. Но вплоть до 1914 года в канун Рождества почтальонам по-прежнему приходилось таскать тяжеленные сумки, набитые поздравительными письмами.
Для москвичей, служивших в частных фирмах и казенных учреждениях, Рождество еще было связано с получением «наградных» денег. Кроме того, государственные служащие получали к празднику награды в виде повышения в чинах, орденов и медалей. Информацию об этом каждая из московских газет старалась опубликовать раньше конкурентов. Из-за спешки случались ошибки, и довольно курьезные. Однажды в газете «Русское слово» не только переврали фамилии нескольких высокопоставленных чиновников, но и некоторые из них были объявлены кавалерами ордена Святой Екатерины – исключительно женской награды.
С наступлением самого праздника хлопот не убавлялось. Это хорошо видно из описания, оставленного Н. А. Варенцовым:
«Праздничный день начинался церковными службами, ходили к заутрене и ранней обедне. По возвращении из церкви дети награждались подарками, а также вся прислуга. С черного хода приходили с поздравлением дворники, кучера, трубочисты, почтальоны, ночные сторожа и тому подобные лица, имеющие какое-либо отношение к хозяевам, наделявшиеся некоторыми суммами.
Визиты родственников и знакомых начинались рано, чуть ли не с 9 часов; одни уезжали, другие приезжали, приходили приходские священники с крестом, пели тропари празднику, кропили святой водой всех подходящих приложиться ко кресту, попозднее приезжали знакомые монахи из монастырей, и весь день проходил в сутолоке и суете, надоедливой и малоинтересной. Всех приезжающих приглашали в столовую, где на длинном столе стояли разные закуски, вина, с разными затейливыми и вкусными блюдами»[190].
Газеты писали, что в числе визитеров «с черного хода» в квартиры добропорядочных обывателей вдруг заваливались совершенно незнакомые молодые люди, напоминавшие с виду «недостаточных студентов». «Мученики науки», поздравив опешивших хозяев с Рождеством, нагло требовали, чтобы и их одаривали рублем-другим.
Главным испытанием на Рождество для москвича из общества были визиты. В начале книги мы упоминали о новогодних визитах, но по своему характеру они не шли ни в какое сравнение с рождественскими. На этот раз требовалось не только объехать множество домов, но и в каждом не обидеть хозяев отказом от угощения. О тяжелой доле визитера говорилось в стихотворении, опубликованном в газете «Новости дня»:
Праздник – это облаченье В новомодный фрак, Непонятное волненье, У дверей рысак. Чрезвычайная отвага, Напряженный ум, Водка, эль, коньяк, малага, Редерер и мумм... [191] В каждом доме радость встречи, Вилок, рюмок стук, Поздравительные речи, Целованье рук... Чувств «горячих» охлажденье, Помутневший взор, В пьяном виде возвращенье Ночью...[192]
В прозе признания визитера выглядели не менее трагически: «По рюмочке, да по две, а где так и стаканчик красненького или беленького, да коньячок без счету на придачу, – к вечерку-то образовались градусы высокие. От шести различных поросят отведал, половину заливных да половину жареных, ветчин, икр сколько! Словом, приехал домой больной, да и посейчас в себя не могу прийти. Как взгляну на поросячью физиономию, так дрожь меня и берет. Не будь он скотина бесчувственная, да к тому же заливная, – так бы, кажется, и съездил ему по разукрашенной физии».
В упомянутой ранее рекламе «шустовского» коньяка как– то была обыграна типичная ситуация, связанная с визитами:
– Иван Иванович, пожалуйте в столовую...
– Не могу-с, Марья Петровна, честное слово-с.
– Вздор! Рюмка шустовского коньяка и кусочек ветчины вам вреда не принесут. Скушайте, пожалуйста... ну, для меня... выпейте за мое здоровье!
– Вам хорошо, Марья Петровна, говорить-с, но ведь я уже слышал это в сорока шести домах, и во мне уже сидят два окорока ветчины и четвертная[193] шустовского коньяку! Пощадите!
С Рождества начинались Святки. По старой русской традиции, которой москвичи еще вполне придерживались в начале XX века, в это время по домам ездили ряженые. Как правило, это были знакомые хозяина дома, заранее втайне от всех договорившиеся с ним о предстоящем «нашествии».
Ряженые приезжали со своим тапером – наемным музыкантом, игравшим на фортепьяно музыку для танцев. Стоили его услуги сравнительно недорого – три рубля за вечер.
От веселья, затеянного ряжеными, как говорится, дым стоял коромыслом. Зачастую к этому домашнему маскараду присоединялись все обитатели дома, наскоро облачившись в вывернутые шубы и бабушкины наряды, извлеченные из сундуков.
Многие из купцов свято блюли свою корпоративную традицию – с размахом погулять во время Святок. Естественно, к ним присоединились и москвичи разных других званий и профессий. Знаток московского быта А. М. Пазухин не мог не оставить точной зарисовки такой гульбы:
«Вот, например, мчится за город лихая тройка с группою таких веселящихся молодых и немолодых людей. Тройка действительно чудная, „унеси ты мое горе“ тройка, что называется, но, унося компанию за город, горя эта тройка не уносит. Сидит компания, достаточно „зарядившая“ себя для веселья, и только один из этой компании, средних лет купец из Таганки, „веселится“, ухая на лошадей, зазывая всякими способами встречных и обгоняемых и возбуждая сильное негодование городовых. [... ]
– Да будет тебе! – останавливают купца собутыльники. – Что ты орешь-то?..
– А почему же мне не орать, ежели я весел?.. Орите и вы!.. У вас, может, карманы дырявые, так вам действительно не до оранья, а я перед праздниками так торговал, что еще больше должен веселиться... Желаю взыграть!.. «Во поле березонька стояла, во поле кудрявая стояла...» Караул!..
Городовой хотел было задержать тройку, но так как она подъезжала уже к заставе, махнул только рукою и плюнул.
– Хуже самого серого мужика веселятся! – ворчал он.
Компания, между тем, подъезжала к «Яру».
– Этот болван совсем пьян, – кивнул один из числа ее на купца. – Ломаться будет или заснет, а платить
