опытность выразилась в растрате жалованья ночных сторожей, а распорядительность – во многих указаниях на его «сделки с совестью»; 4) пристав Львович – «довольно опытен, распорядителен». Оказалось, что в его участке появились без всякого разрешения разные торговые заведения, которые не могли быть вовсе разрешены градоначальником.
Все эти «опытные» в глазах барона Будберга служащие были мною признаны негодными для службы в московской полиции и уволены».
А вот примером наказания за «сделки с самолюбием» послужило дело пристава 2-го участка Хамовнической части П. Ф. Бояновского, угодившего под суд в 1910 году. Его вина состояла в том, что на Пасху и Рождество принимал подношения от владельцев ресторанов, трактиров и торговых заведений – в общей сложности 600 рублей.
– Сам никогда не просил, – в один голос утверждали свидетели. – Давали по традиции, как наши отцы давали и как после нас будут давать... Но лучшего человека не знали: он все равно, когда нужно было, и протокол составлял, и привлекал к ответственности.
Убеленный сединами подполковник плакал, переживая позор. За 34 года службы в полиции его всегда назначали в те места, где требовалось навести порядок. Во время вооруженного восстания ему удалось отстоять свой участок от осадивших его революционеров.
– Считался образцовым приставом, строгим исполнителем закона, – говорил на суде полицмейстер Севенард, – и имел на этой почве массу врагов как среди сослуживцев, так и обывателей.
Сам Бояновский пояснил, что расходовал полученные деньги на оплату сверхурочного труда подчиненных, поскольку ассигнованных казной средств не хватало. Приставу постоянно приходилось тратить на служебные нужды из своего «не Бог весть как великого жалования».
Суд учел служебное рвение подполковника, но, вынужденный придерживаться буквы закона, оправдать его не смог. Приговор был мягким: «взыскание в размере 10 рублей с заменой арестом на гауптвахте на 1 день», но и это означало для честного служаки полный крах – увольнение из полиции без права на пенсию. Сенат отклонил апелляцию бывшего пристава.
Впрочем, офицеры полиции подвергались взысканиям не только за «сделки с совестью». Например, помощник пристава 3-й Мещанской части П. А. Самарин был приговорен к месяцу ареста при полицейском доме за то, что осенней ночью 1908 года, будучи пьяным, без всяких причин избил ночного сторожа, а случайных свидетелей этого безобразия приказал забрать в участок. Характерно, что до суда, состоявшегося только в январе 1910 года, Самарин был отстранен от должности.
А вот младший помощник начальника резерва корнет Поплавский отсидел пять суток на гауптвахте «за резкое, невежливое и даже грубое обращение с публикой или теми лицами, с которыми имеет дело». Упоение властью привело корнета к тому, что он дважды в ночное время по собственному произволу останавливал автомобили уважаемых граждан («г-на Г. и г-жи К.»). На естественный вопрос автовладельцев о причинах задержки, Поплавский грубо отвечал, что это не их дело и приказывал замолчать. А несчастная г-жа К. вдобавок была отправлена в участок. Переполнил чашу терпения начальства случай неуместного пререкания корнета с генерал-майором Рейнботом.
«Не могу допустить, – подчеркивал в своем приказе градоначальник, – чтобы помощник начальника резерва, как ближайший сотрудник последнего в деле обучения и воспитания городовых и околоточных надзирателей, позволил себе грубое и резкое обращение с кем бы то ни было, так как своим хорошим поведением он должен служить примером для молодых городовых, он обязан искоренять всякую резкость и грубость, если таковая замечается в городовых, и не быть для них отрицательным примером».
Даже такие простые примеры показывают, что состояние московской полиции напрямую зависело от энергии и распорядительности тех, кто ее возглавлял.
Последним московским обер-полицмейстером был генерал-майор Д. Ф. Трепов[86]. Кроме успешного подавления Первой русской революции, он прославился еще тем, что вместе с начальником охранного отделения С. В. Зубатовым насаждал так называемый полицейский социализм. Об этом он рассказывал так:
«Мы шли к нашей цели тремя путями: 1) мы поощряли устройство рабочими профессиональных союзов для самозащиты и отстаивания их экономических интересов; 2) мы устроили серию лекций по экономическим вопросам с привлечением знающих лекторов; 3) мы организовали широкое распространение дешевой и здоровой литературы, старались поощрять самодеятельность и способствовать умственному развитию и побуждать к бережливости. Результаты были самые лучшие. До введения системы Зубатова Москва клокотала от недовольства; при моем режиме рабочий увидел, что симпатии правительства на его стороне и что он может рассчитывать на нашу помощь против притеснений предпринимателя. Раньше Москва была рассадником недовольства, теперь там – мир, благоденствие и довольство».
На самом деле, Трепова подвело плохое знание диалектики. Поначалу ему удалось в какой-то мере снизить накал рабочего движения, но в конечном итоге большевики воспользовались уже готовыми организациями, созданными с помощью властей, и направили энергию пролетариата непосредственно на борьбу с правительством. Впрочем, об этом в свое время достаточно подробно писали советские историки.
Так же противоречивы заслуги Трепова в деле управления полицией. С одной стороны, именно ему принадлежит заслуга организации в Москве более-менее правильного уличного движения. Это он расставил по перекресткам городовых, которым вменил в обязанность заставлять извозчиков ездить по правой стороне и не устраивать заторы. Кстати, при Трепове заступить на пост в качестве регулировщика мог любой офицер полиции, включая пристава, – такая была форма наказания за упущения по службе.
С подачи обер-полицмейстера в 1903 году царь утвердил увеличение за счет казны штата городовых на 506 человек. Правда, в связи с этим возникла коллизия, которую не удалось разрешить ни Трепову, ни его преемникам. Дело в том, что в то время жалованье полицейским выплачивалось из бюджета министерства внутренних дел, а вот все хозяйственное содержание осуществлялось за счет Московского городского управления. Когда генерал Трепов предложил расходы по вооружению новых городовых оплатить Городской думе, последняя отказалась[87]. Дело было перенесено в Сенат, да так и застряло в бюрократических лабиринтах. Только вот межведомственная склока в первую очередь вышла боком рядовым полицейским.
«Высочайше утвержденным 29 декабря 1905 г. штатом, – констатировал генерал Рейнбот, – состав московской полиции был еще увеличен на 210 околоточных и 1560 городовых; на это число потребовалось вооружение, а между тем даже и прежние городовые не имели еще пригодного и необходимого оружия; требование к городу не могло, конечно, иметь места за неразрешением Сенатом вопроса, на чей счет должно быть покупаемо оружие.
...Полиция, которая только что пережила борьбу с мятежниками, вооруженными револьверами самых последних образцов – Маузерами, Браунингами и т.п., на весь штат в 4000 с лишком человек имела лишь – 1332 старых револьвера системы Смит и Вессон, к тому же наполовину неисправных, и железные шашки по 1 руб. 25 коп. штука. Только в середине декабря 1905 года, благодаря настоянию генерал-губернатора, генерал-адъютанта Дубасова, городовые получили хотя какое– либо оружие, а именно старые берданки пехотного образца».
Да что там берданка – пусть однозарядная, но все-таки боевая винтовка. Вот когда пронесся слух, что революционеры попытаются освободить своих арестованных товарищей, возле полицейских домов выставили дополнительные караулы, вооруженные старыми капсюльными ружьями, к которым не было ни зарядов, ни капсюлей.
Впрочем, это уже случилось, когда пост градоначальника занимал генерал-майор барон фон Медем[88]. В. Ф. Джунковский, бывший в то время московским губернатором, дал ему такую характеристику: «Это был недурной человек, весьма доброжелательный, старавшийся угодить населению столицы, но не отдававший себе отчета в том, что происходило вокруг, и потому все его распоряжения как-то не соответствовали переживаемой эпохе. Когда начались беспорядки, он совершенно спасовал, не выезжал из дому, и полиция не получала должных директив, кроме того, он не имел поддержки от генерал-губернатора Дурново, который его всячески третировал, несмотря на то, что он был его ставленником. Когда приехал генерал-губернатор Дубасов, Медем почти не выезжал из дому и все
