сыскной полиции о том, что никакой воровской шайки не существовало, а все это провокация, устроенная чиновником по особым поручениям. Он, мол, сам нанял на Хитровке оборванцев, организовал налеты на поезда, чтобы затем успешно раскрыть громкое «преступление» и сделать карьеру.
Во время слушанья дела вскрылась пикантная подробность: один из заправил воровской шайки Шестаков, уже пожилой человек, жил с гимназисткой из Лебедянска Ольгой Зарубиной. Он увез ее в Москву, соблазнив рассказами о веселой столичной жизни. Когда девушка поняла, в какую компанию попала, она стала вести дневник, где описывала всех тех, кто приходил на квартиру ее сожителя, а также разговоры между сообщниками. Таким образом, стало известно, что околоточный надзиратель Аносов дважды получил от Шестакова деньги: за уничтожение протокола о незаконном хранении оружия и за промедление с арестом. Кроме того, вора (а также его покровителей из сыскной полиции) подвело постоянное бахвальство, зафиксированное в дневнике:
– Сологуб на нашей стороне и всегда предупредит, если будет опасность...
В конечном итоге оказалось, что генерал Рейнбот не зря пытался во чтобы то ни стало остановить расследование краж на Казанской дороге. Масштабы воровства, а главное – участие в нем чинов московской полиции, заставили Петербург произвести строгую ревизию деятельности градоначальника. По ее результатам Рейнбот и его бывший помощник, полковник Короткий, предстали перед судом, вынесшим достаточно суровый приговор: «лишив всех особых прав и преимуществ, заключить в исправительное арестантское отделение на 1 год, но предварительно представить на всемилостивейшее Государя императора воззрение на предмет смягчения приговора заменой исключением из службы». Царь помиловал обоих.
Потеряв должность, Рейнбот пережил моральный урон; в плане же материальном в тот момент дела его обстояли более чем превосходно. Он развелся с первой женой и вторично женился на З. Г. Морозовой, вдове известного фабриканта Саввы Тимофеевича Морозова, капиталы которой позволили ему заняться железнодорожными концессиями. Супругам Рейнбот, кстати, принадлежало имение Горки, ныне именуемое с добавлением «Ленинские».
Для московской полиции встряска, несомненно, пошла на пользу. Например, вместо Моисеенко на должность начальника сыскной полиции в 1908 году был назначен «король сыска» Аркадий Францевич Кошко. Благодаря его усилиям в деле расследования и пресечения уголовных преступлений, была создана четкая система. При каждом полицейском участке был поставлен надзиратель сыскной полиции, имевший под началом несколько постоянных агентов (вольнонаемных), а также целую сеть внештатных агентов и осведомителей. «...Каждый участковый надзиратель, – отмечал Кошко в мемуарах, – прослужив несколько лет в своем участке, с помощью своих постоянных агентов и многочисленных агентов-осведомителей имел возможность самым подробным образом изучить и территорию, и состав его населения. Обычно всякий переулок, всякий дом были ему известны, что, конечно, значительно облегчало дело розыска».
Несколько надзирателей подчинялись чиновнику по особым поручениям сыскной полиции, также располагавшему штатом агентов. При необходимости им поручалось не только расследование преступлений, но и проверка деятельности участковых надзирателей.
И у самого Кошко была под рукой группа хорошо законспирированных «помощников». Благодаря им, он всегда имел возможность подвергнуть двойной или даже тройной проверке любого из своих подчиненных. Убедившись на личном опыте в бесполезности втирания очков начальству, сотрудники сыскной полиции заработали в полную силу. К тому же служба на совесть давала им возможность получать весьма ощутимые награды. Так, агенты полиции, которые помогли одной московской миллионерше вырваться из-под власти шантажиста, получили от нее в награду пять тысяч рублей.
Новому начальнику сыскной полиции удалось прекрасно наладить учет представителей уголовного мира. Для этого их фотографировали и проводили «бертильонаж»: подвергали преступника подробному антропометрическому обмеру, результаты которого заносились в специальную карточку. С 1907 года в Москве стала использоваться дактилоскопия.
«Столом приводов», где проводилось опознание задержанных, заведовал И. Е. Бояр. По словам Кошко, этот полицейский чиновник после многих лет практики приобрел чуть ли не сверхъестественную прозорливость: «окинет лишь беглым взглядом и почти безошибочно определяет профессию данного человека». В 1910 году по «столу приводов» было зарегистрировано 47 911 человек, из них в 777 случаях личности преступников удалось установить благодаря антропометрическим данным; «портретная галерея» сыскной полиции пополнилась 20 252 фотографиями.
О категориях преступников, наводнявших город, рассказала в 1914 году газета «Голос Москвы»:
«В магазинах днем воруют изящные франты и франтихи с особо устроенными карманами в ротондах и шинелях. У ночных громил орудия взлома английских фабрик, стоящие огромных денег. Перед такими инструментами не устоит ни один железный шкаф. Воры разъезжают на гастроли из города в город. Среди таких гастролеров есть особый сорт карманников, носящих название „марвихеры“. Щегольски одетые, они совершают кражи компаниями, выкрадывая бумажники в банках, театрах, на вокзалах, на выставках, – словом, где бывает большое стечение зажиточной публики.
К этому же типу относятся «мойщики». Это воры, обкрадывающие сонных пассажиров в поездах, особенно в отдельных купе. Эти франты заводят знакомство, угощают чем-нибудь наркотическим и, когда жертва уснет, разрезают карманы и обирают. Во время совершения кражи один ворует, а другой караулит. Обокрав, они соскакивают с поездов, иногда на ходу, а большею частью на станциях, где скрещиваются поезда.
Есть еще «хипесники». Это воры и воровки, обкрадывающие специально мужчин, увлекающихся встречами на улицах с женщинами, которые завлекают простаков в свои квартиры, а там их обирают».
Большой наплыв последних – варшавских сутенеров с подопечными девицами – Москва пережила после революции 1905 года. Глядя на приезжих, активизировались московские «коты» с их «марухами». В вечернее время на Тверском бульваре нельзя было протолкнуться среди крикливо одетых и размалеванных «дам», предлагавших мужчинам «развеять скуку». Одновременно полиция оказалась буквально завалена заявлениями от любителей приключений: «ночные бабочки», заманив их «на приличную квартиру», опаивали дурманом и, дочиста ограбив, выбрасывали в глухом переулке.
Кроме «хипеса», варшавяне наладили поставки «живого товара» в публичные дома Европы. Через объявления в газетах они заманивали девушек, предлагая им поступить в хоры, отправлявшиеся на гастроли за границу, или стать гувернантками «с отъездом». Только создав специальную группу агентов, сыскной полиции удалось очистить Москву от этих международных преступников.
Среди магазинных воров («градушников») незаурядными масштабами краж прославился некий Чуфнов. «На дело» он шел, изображая богатого покупателя – в бобровой шапке и в николаевской шинели[91], подбитой таким же дорогим мехом, в складках которого были спрятаны карманы и специальные крючки. Когда его арестовали, то в номере роскошной гостиницы, где он жил, сыщики обнаружили целый склад похищенных вещей: от ювелирных изделий, куска драпа, головы сахара до фонографа и даже бочонка(!) сельдей.
Особенно сильно Первопрестольная страдала от набегов преступников в праздничные дни. На Рождество, Пасху и Духов день полиция фиксировала по несколько десятков крупных и около тысячи мелких преступлений. Громилы, пользуясь тем, что торговые заведения в течение двух дней были закрыты, устраивали подкопы, проломы в стенах, разбирали потолки, вскрывали сейфы и без помех уходили с богатой добычей. Существовала отлаженная система – местные воры вели разведку, готовили подходы к объекту, а уже сейф вскрывал какой-нибудь супервзломщик, специально приглашенный «на гастроли» из другого города.
Действенным средством, изобретенным Кошко для пресечения всплесков «праздничной» преступности, стали облавы, которые проводились при поддержке крупных полицейских сил (до тысячи городовых, более двухсот околоточных надзирателей, десятки приставов и агентов-сыщиков). Задержанные в ходе таких операций преступники-рецидивисты, не имевшие права находиться в столицах, на время праздников оказывались либо за решеткой, либо следовали в принудительном порядке к местам прописки. Даже если они по дороге бежали, то уже не успевали вернуться в Москву, чтобы «пойти на дело» в праздничные
