в университете... Но пришлось призвать на помощь смирение. Тем более что мы ощущали бессилие перед этой тяжестью... Выговаривая все это, он в чем-то был прав. А ты вот ощущаешь свое бессилие, чувствуешь себя никчемным. Впрочем, мы также понимали, что хоть и небольшой, но сделали шаг вперед в своем развитии, что было для нас так необходимо. Однако было не ясно: или Тельо задирает нас, чтобы таким путем заставить идти вперед, или он просто гад ползучий, который и знать ничего не желает. Для Тельо создалась критическая ситуация, поскольку мы решили не поддаваться ни в какую и сказали ему свое «нет». Конечно, мы пробыли в горах меньше, чем он. Тельо находился здесь уже больше года. Должно быть, только восемь товарищей — Филемон Ривера, Модесто, Виктор Тирадо, Вальдивия, Тельо, Рене Вивас, Родриго и Мануэль, а также Хуан Хосе Кесада и Джонатан Гонсалес (два последних к тому времени уже погибли) — провели в горах такой большой срок — год или полтора. Да, мы были крайне обозлены. Ведь это не метод — эдаким образом воспитывать из нас мужчин... Мы же доказали, что стараемся преодолевать трудности. В любом случае это они были виноваты в том, что нас без всякой подготовки послали в горы, где мы делами и политической стойкостью уже подтвердили свои убеждения. Хотя физически мы были полное дерьмо... Это потом мы стали легки на ногу и крепки телом. Но это все далось нам тяжело.
В общем, наступил момент, когда Тельо понял, что этим нас не пронять, что мы обозлены и что в руках у нас оружие. Словом, что он имеет дело не с детьми. Да и дело пошло всерьез, так как мы приводили веские аргументы и ставили под сомнение его авторитет... Да, он взбесился, но нас этим уже было не пронять. Тогда, бросив нас, он в одиночку двинул дальше (кажется, там-то он и разрыдался, но точно не помню; хотя именно тогда Рене Вивас — он и сам падал с ног под тяжестью мешка с маисом — пошел за ним). Немного спустя Тельо вернулся и заговорил в том мягком и убедительном тоне, к которому он, когда хотел, прибегал. «Товарищи, — сказал он, — вы ведь слышали о новом человеке... А вот знаете ли вы, где же он, этот новый человек?.. Вы считаете, что он — в будущем, поскольку мы хотим создать его в новом обществе, после победы революции...» Мы все молча смотрели на него. «Так вот нет, братья, — говорит он. — Так знайте... Он — там, за этой грядой, на верхушке холма, по которому мы поднимаемся... Там он, и вот пойдите, разыщите и ухватитесь, хотя бы дотянитесь до него. Новому человеку тесны рамки человека обыкновенного. Новый человек превозмогает усталость ног и легких. Он как бы выше голода и дождя, комаров и одиночества. Он рождается там, где необходимо сверхусилие. Он появляется тогда, когда человек начинает делать больше, чем нормальные, обыкновенные люди. Когда человек начинает забывать о своей усталости и о самом себе, пересиливает самого себя... Так и появляется новый человек. Пусть вы устали и готовы сдаться, но отбросьте это и поднимайтесь на гору. И когда вы доберетесь туда, то в каждом из вас уже будет по частице нового человека. Именно здесь мы начнем создавать нового человека. Отсюда он пойдет, потому что Фронт должен быть организацией новых людей, которые, одержав победу, смогут создать целое общество новых людей... И если для вас все это не пустые слова, и вы на деле хотите стать новыми людьми, то добейтесь этого...»
Мы переглянулись... Да ведь это и есть новый человек. То есть мы все были согласны с таким его определением, отождествляя с ним себя. В голове каждого из нас пронеслось, что нам надо преодолеть целые горы страдании, чтобы уничтожить в себе человека старого и дать жизнь человеку новому. Вот когда я вспомнил о Че. О новом Человеке Че. Я понял величие того, что Че хотел сказать, когда говорил о новом человеке, как о человеке, отдающем людям — ценой жертв и разрывая путы своих пороков — больше, чем в состоянии дать человек обыкновенный. Поняв, что Тельо прав, мы переглянулись. Зацепил-таки нас за живое этот костлявый черт. Ведь все мы хотели быть, как Че, как Хулио Буитраго или как Ригоберто [72]. И тогда мы взвалили на себя рюкзаки, перекинули их ремешки через плечи и, взглянув друг на друга, сказали сами себе: «Еще сегодня мы любой ценой ухватимся хоть за край одежды этого нового человека». И начали подниматься в гору. К полудню в моей голове уже сложился законченный портрет нового человека («Быть, как Че»). Я клянусь тебе, что в тот раз мы, даже не присев, одолели одним махом такое же расстояние, какое прошло до того, отдыхая раз пять. Без четкого понимания проблемы поддаешься первому же приступу усталости или опускаешь руки перед первыми же трудностями. Но пока человек в сознании и не валится с ног, он всегда может сделать что-то еще. Причем применимо это во всех областях жизнедеятельности, и больше всего — в сфере социальной. В итоге мы дошли до гребня. Тельо понял, что мы как бы приняли вызов. И тогда он сказал: «Ну, частицы человека, давайте отдыхать», и обнял нас. После того случая наша дружба с Тельо стала еще теснее. Похоже, что этот хренов сын и хотел довести нас до такого состояния. То есть первоначально закалить нас физически, а потом психологически и психически. Закалить нашу волю и сознание, сделать его несокрушимыми. Он даже как-то нам сказал: «Ну, теперь эта сучья гвардия может меня убивать». Сказал он это, чтобы подчеркнуть, что здесь ныне достаточно закаленных как сталь людей, способных вести партизанскую борьбу. В общем, когда мы дошли до лагеря, то чувствовали себя уже старыми партизанами. Так нас там и встретили. Но это было далеко не главным, поскольку мы ощущали себя так, будто бы перешли в новое качество. Словно теперь только все и начиналось, а первоначальный период, состоявший в выработке у нас физической и моральной несокрушимости, закончился. Припоминаю одну забавную историю из того злополучного и тяжелого времени великого шока, который пережили мы, зачинатели герильи (понятно, что кто-то перенес его лучше, кто-то хуже, скажем, рабочим и сельским труженикам было все же полегче, чем нам). Не помню, что такое мы там натворили и какие затруднения вызвали, но как-то Давид Бланко сказал Родриго: «Не знаю, почему нам сюда присылают этих дерьмовых студентов, этих никчемных штафирок. Ведь есть же в университете стоящие люди, а сюда присылают этих кособоких. А почему не посылают таких студентов, как Омар Кабесас? Те, кто сюда попал, настоящие дела делали бы, а то шлют этих вот придурков». «Тише ты, — ответил ему Родриго, — это же и есть Омар Кабесас, ну вон тот, тощий». Узнал я об этой беседе много- много спустя. После периода адаптации мы продолжали тренироваться, но уже не так интенсивно. Только чтобы поддерживать «порох сухим». Причем отношения между более опытными товарищами и вновь прибывшими менялись. Наш «статус» изменялся в лучшую сторону, и на Серро Тачо, как называлось это место, находившееся в двух днях пешего пути от Сиуны, то есть в самом сердце гор, мы провели примерно два-три месяца. Вполне достаточное время, чтобы адаптироваться. Мы участвовали в приготовлении пищи, дежурствах — в общем, во всем. Вплоть до того, что понемногу мне начали давать разные поручения. Так, помню, что мне поручили организовать политучебу. Я создал несколько учебных групп. Назначали нас и дневальными. А дневальный по лагерю — это боевое задание. Так и было до тех пор, пока не пришел приказ уходить еще дальше в горы. Как я понимаю, между Модесто, находившимся с другими отрядами, и небольшими группами партизан, также действовавшими в горах Исабелии, осуществлялась известная координация действий. Модесто должен был прибыть из зоны, где действовала еще одна небольшая партизанская колонна [73], возглавляемая Виктором Тирадо Лопесом, с которым были несколько крестьян, а также Филемон Ривера («Лис»), мой брат Эмир и еще группа товарищей, находившихся по ту сторону гор. Но пока мы проходили подготовку, Модесто прислал приказ покинуть лагерь, оставив между Серро Гачо и местом его расположения нескольких товарищей. Они должны были вести в этом районе политическую работу, а также создавать более надежную сеть связных, поскольку та, что уже существовала, была очень слабой. Подчас на протяжении трехдневного перехода можно было не встретить среди крестьян никого, кто сотрудничал бы с СФНО. Помню, что когда мы проходили через Синику, то Тельо остался там (позднее там же он и погиб). А я остался в Васлала. Для меня это было внове, поскольку туда я был направлен один. Я это понял как проявление ко мне доверия со стороны товарищей. Васлала находилась в одном из ключевых районов: там располагался главный тренировочный противоповстанческий лагерь гвардейцев. Вот где мне выпало вести политическую работу. Существовали Нижняя Васлала, Верхняя Васлала и Центральная Васлала. Казармы гвардии находились в Нижней Васлале, а моя стоянка в Центральной Васлале. Меня там оставили в доме единственного местного связного, который был отцом Кинчо Баррилете, того самого, которому Карлос Мехия посвятил одну из своих известных песен. Этот связной, привлеченный нами, исполнял у гвардии обязанности мирового судьи. Его звали Аполонио Мартинес. Его жена была человеком исключительных качеств. Она даже превосходила своего мужа. Звали ее Марта. Эта женщина стремилась преодолевать трудности и обладала живым и тонким умом. При известной склонности к мистике она была очень нацелена на борьбу и выступала за женскую эмансипацию. Эта женщина с большой любовью относилась к партизанской борьбе за освобождение и с любовью и с большим уважением говорила о герилье и о наших товарищах. Она хорошо и ясно понимала происходящее, поскольку лично принимала участие в борьбе. Эта женщина могла бы послужить эталоном для АНЖЛАЭ [74]. В общем, меня оставили там на месяц, но жил я не в
