Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1

Здесь, в контексте наших медитаций, ведущих ввысь, задача наша не может состоять в том, чтобы систематически разрабатывать отдельные части феноменологии. Конечно, наши цели требуют того, чтобы мы глубже прежнего входили в суть дела и схематически набрасывали начала подобных исследований. Это необходимо, поскольку нужно прояснять ноэтически-ноэматические структуры настолько, чтобы стало понятным значение их для проблематики и методики феноменологии. Содержательное представление о плодотворности феноменологии, о значительности ее проблем, о характере ее процедур может быть получено нами лишь тогда, когда мы на деле вступаем в одну область за другой, когда зримой становится широта проблем, открывающаяся в каждой из них. Однако мы вступаем в каждую из них, ощущая их как твердую почву, на какой развернется наш труд, лишь после того, как произведем феноменологические исключения и прояснения, в связи с чем впервые становится понятным и смысл тех проблем, которые решаются здесь. И в дальнейшем, как это отчасти было уже и раньше, мы, анализируя, обнаруживая и подтверждая существование проблем, будем строго придерживаться такого стиля работы. Сколь бы многоликими ни представлялись новичку материи, о которых мы трактовали, мы пребываем в ограниченных пределах. Естественно, мы отдаем предпочтение тому, что располагается относительно недалеко от входов в феноменологию и что безусловно необходимо для того, чтобы прослеживать основные систематические линии. Трудно все, все требует мучительной концентрации на данностях специфически феноменологического сущностного созерцания. В феноменологию, а значит, и в философию не ведет «царский путь». Есть только один путь — тот, что предначертан их собственной сущностью.

В заключение да будет позволено следующее замечание. В нашем изложении феноменология предстает как наука, которая теперь только начинается. Лишь будущее покажет, что из итогов тех анализов, на какие мы решались, окажется окончательным. Конечно, многое из того, что мы описывали, sub specie aeterni должно описываться иначе. Однако к одному мы вправе и должны стремиться — к тому, чтобы, делая новый шаг, верно описывать то, что мы действительно видим с нашей точки зрения даже и после самого серьезного изучения. Мы поступаем так, как поступает путешественник в неведомой части света, — он тщательно описывает все, что повстречается ему на неторных путях, которые не всегда бывают самыми короткими. Он может спокойно сознавать — он высказывает именно то, что надо было высказать при сложившихся обстоятельствах времени и места; все это как верное выражение увиденного навсегда сохранит свою ценность, даже если новые исследования и потребуют новых, значительно усовершенствованных описаний. Станем и мы придерживаться такого взгляда и будем выступать в дальнейшем верными излагателями феноменологических образований, в прочем же храня позицию внутренней свободы даже и в отношении своих собственных описаний.

Глава четвертая. К проблематике ноэтически-ноэматических структур

§ 97. Гилетические и ноэтические моменты в качестве реальных, ноэматические — в качестве нереальных моментов переживания

Вводя различение ноэтического и ноэматического, мы в предыдущей главе пользовались выражениями «реальный» и «интенциональный анализ». С этого и продолжим. Есть реальные компоненты феноменологически чистого переживания. Ради простоты ограничимся ноэтическими переживаниями самой низкой ступени, стало быть, такими, какие не стали в своей интенциональности комплексными благодаря многократно надстраивающимся друг над другом ноэтическим слоям, как то констатировали мы для мыслительных актов, для актов душевной сферы и воли.

Примером пусть нам послужит какое-нибудь чувственное восприятие, простое восприятие дерева, — таковое мы, вот в это мгновение выглядывая в сад, и обретаем, когда мы в единстве сознания рассматриваем это дерево вон там: вот оно стоит недвижно, вот ветер колышет его ветки, и дерево еще и потому представляется нам в весьма различных способах явления, что мы, непрестанно рассматривая его, меняем свое пространственное положение относительно его, скажем, то подходя к окну, то меняя положение головы, то — положение глаз, и в тоже самое время то напрягая, то ослабляя аккомодацию и т. д. Единство одного восприятия может в таком роде обнимать громадное многообразие модификаций, каковые мы, как наблюдатели с естественной установкой, то приписываем действительному объекту в качестве изменения такового, то реальному и действительному отношению к нашей реальной психофизической субъективности, то, наконец, этой последней. Теперь же мы должны описать, что из всего этого пребудет в качестве феноменологического остатка после редукции к «чистой имманентности» и что при этом сможет считаться реальной составной чистого переживания, а что — нет. И тут все дело в одном — в том, чтобы вполне прояснить для себя, что хотя к сущности переживания восприятия в нем самом и принадлежит «воспринятое дерево как таковое», или же, иначе, полная ноэма, которая отнюдь не затрагивается тем, что действительность самого дерева и вообще всего мира выключена нами, но что, с другой стороны, эта ноэма с ее «деревом» в кавычках точно также не содержится в восприятии, как и само действительное дерево.

Что же реально найдем мы в восприятии как чистом переживании, что реально содержится в нем, — подобно тому, как в целом содержатся его части, его фрагменты и нефрагментируемые моменты? Мы уже иной раз вычленяли такие подлинные, реальные составные, именуя их составными материальными и ноэтическими. Сопоставим таковые как контраст ноэматическому составу.

Цвет ствола дерева, сознаваемый исключительно по мере восприятия, — это точь-в-точь тот цвет, какой, до феноменологической редукции, мы принимали за цвет ствола действительного дерева (по крайней мере, поступая как «естественные» люди и до вмешательства сюда знания физики). Вот этот цвет, введенный в скобки, принадлежит теперь ноэме. Но он теперь уже не принадлежит, как реальная составная, к переживанию восприятия, хотя мы и продолжаем обнаруживать в нем «нечто подобное цвету», а именно «ощущаемый цвет», гилетический момент конкретного переживания, в каком «нюансируется» ноэматический и, соответственно, «объективный» цвет.

При этом этот — один и тот же — ноэматический цвет, каковой в непрерывном единстве изменчивого сознания восприятия сознается как тождественный и неизменный в себе, нюансируется в непрерывной множественности ощущаемых цветов. Мы видим дерево, цвет которого — цвет его, дерева, — не изменяется, между тем как поворот глаз, наша ориентация относительно дерева многократно меняется, наш взгляд непрестанно бродит по стволу и ветвям по мере того, как мы подходим ближе к дереву, таким путем, самыми разными способами, придавая подвижность переживанию восприятия. Если совершать теперь рефлексию ощущения, скажем рефлексию нюансирований, то мы будем схватывать их как очевидные данности, и с такой же совершенной очевидностью, сменяя установку и направление внимания, можем также приводить в сопряженность и нюансирования и соответствующие предметные моменты, распознавая таковые как соответствующие им и при этом также видя, без каких-либо дополнительных усилий, что, к примеру, какой-либо фиксированный цвет вещи и принадлежные к нему нюансируемые цвета соотносятся как «единство» и непрерывное «многообразие».

И мы, совершая феноменологическую редукцию, может обретать даже и генеральное сущностное усмотрение того, что этот предмет «дерево» может является в восприятии вообще как объективно определенный именно так, как он является, лишь тогда, когда гилетические моменты (или же в случае непрерывного континуума целого ряда восприятий — лишь когда непрерывные гилетические сдвиги) — именно такие, а не иные. Вот в чем, выходит, и заключено то, что любое изменение гилетического наполнения восприятия, если только таковое не прерывает сознание восприятия вообще, по меньшей мере приводит к тому, что являющееся становится