Далее, в евангелиях, написанных в первой половине II века, нигде нет и намека на какие бы то ни было гонения со стороны римской власти. В «Деяниях апостолов» рассказывается о побиении камнями мифического первомученика Стефана; но «Деяния» приписывают эту казнь решению не римского суда, а еврейского синедриона.
С точки зрения религии христиане в глазах римлян не отличались от иудеев. Но гонений на евреев
Таким образом, если христиан, как таковых, привлекали к ответственности, то причиною тому было государственное преступление — оскорбление величества, отказ от военной службы, принадлежность к нелегальной организации. Притом, судя по сообщению того же Тертуллиана, отношение к арестованным христианам было хорошее: в тюрьму допускались обильные передачи, частые и многочисленные свидания. Древнейшие жития и другая церковная литература говорят о том, что в ожидании суда и казни будущие мученики в тюрьме занимались обсуждением дел местной общины и церкви, устраивали официальные заседания и совещания, издавали «декреты мучеников», сносились с иногородними общинами, рассылали гонцов и эмиссаров, снабженных официальными полномочиями и рекомендациями, заменяли бежавшего епископа. Сорок мучеников разослали циркулярное послание «ко всем святым епископам и пресвитерам, дьяконам и исповедникам и прочим мужам церкви в каждом городе и в деревне». Лионские мученики имели возможность командировать своего пресвитера Иринея в Рим для занятия там должности пресвитера. К арестованным являлись дьяконы, которые по поручению клира должны были заботиться об их содержании; а пресвитеры приходили в тюрьму причащать арестованных. Все это не вяжется с гонением на христианскую веру, как таковую. Очевидно, власти относились терпимо не только к убеждениям христиан, но и к отправлению христианского культа, поскольку их действия носили чисто религиозный характер и не возбуждали сомнений в лояльности того или иного христианина или христианской общины по отношению к империи, цезарю и господствующей в данное время политической партии и группировке. Судьи делали все возможное, чтобы побудить упорствующего христианина исполнить необходимую формальность и спасти свою жизнь.
Не удивительно поэтому, что, по словам отца церкви Оригеиа (III век), число мучеников было невелико и их легко сосчитать, а сами гонения, по его сообщению, ни разу не имели всеобщего характера. Настоящие гонения на христиан произошли во второй половине III века и в начале IV века. Но эти гонения были выражением политической борьбы между терявшей почву под ногами римской аристократией и народившейся новой провинциальной христианской знатью. В этой борьбе христианские общины и возглавлявшие их епископы составляли солидную силу, которую императоры пытались сломить, но кончили тем, что обратили ее себе на службу.
В римском календаре 352 года отмечено всего 22 дня, посвященных памяти мучеников, с указанием кладбища, на котором совершается празднество в честь святого.
Как бы то ни было, культ мучеников имеет мало общего с фактами действительного мученичества: среди бесконечного множества житий мучеников подлинно исторические насчитываются единицами. Весьма осторожный ученый, боящийся навлечь на себя обвинение в свободомыслии и преклоняющийся перед авторитетом Гарнака, Иоанн Геффкен вынужден робко признать, что жития святых мучеников прежде всего литература. «Кто изучал манеру древних писать историю, постепенно научается различать между тем, что действительно некогда совершилось, и тем, во что оно превратилось, часто ненамеренно, под влиянием литературных навыков». Такие, казалось бы, достоверные жития, как житие Аполлония, Перпетуи и Фелицитаты или Максима, — чисто поэтические произведения, где протоколы допроса противоречат римскому уголовному процессу и здравому смыслу. Даже ссылки на подлинные документы иногда только подтверждают фальсификацию фактов. В житии Тараха, Проба и Андроника автор заявляет, что он за мзду в 200 динаров списал протокол процесса у некоего Себаста, участника процесса. При публичном характере ведения дела это было совершенно лишнее, но автор следовал литературной традиции, которая в жизнеописании даже вымышленного героя ссылается на добытый с особыми трудностями и при исключительных обстоятельствах документ. И в наше время писатели применяют этот прием, ведя свой рассказ от лица автора якобы найденного дневника или мемуаров. Совершенно естественно, что христиане II и III веков в своих писаниях использовали литературные приемы греческих авторов.
В частности, для создания житий христианские благочестивые фальсификаторы имели готовый материал в древнегреческой и римской литературе о мучениках-философах. Образ Сократа, мужественно умирающего за свои убеждения, несомненно, повлиял и на житийную литературу. Большой популярностью пользовалось житие Анаксарха, замученного тираном Никокреонтом. Тиран велел ему вырезать язык, но Анаксарх сам откусил себе язык и выплюнул его в лицо тирану. Мученическую смерть претерпели стоик Фразеа Пет и его товарищи. Сенека и Эпиктет рисовали образ стойкого философа, который перед лицом тирана отстаивает свои убеждения, невзирая на страдания, пытки и грозящую ему смерть. Сенека прямо предвосхищает те речи, которые влагаются впоследствии в уста христианских мучеников: «Что ты мне показываешь мечи и костры и толпу палачей вокруг тебя? Убери всю эту мишуру, под которою ты скрываешься и которою ты устрашаешь глупцов: ты лишь смерть, которую презрел и мой раб недавно и моя служанка. Что значат эти орудия пытки, предназначенные для вырывания каждого члена в отдельности, и тысячи других инструментов для растерзания человека на части?» и т. д. В том же духе пишет и Эпиктет: несмотря на все свое могущество, тиран, в сущности, бессилен поколебать мужество и убеждения истинного философа. «Он может меня, конечно, обезглавить, но в этом случае он вредит мне не больше, чем злокачественная лихорадка, длинные мечи палачей не хуже, чем жестокая болезнь или случайно сорвавшийся с крыши кирпич. Нечего бояться цепей самодержца; деспот может овладеть только моим телом». То же говорил за шесть веков до того Сократ: «Анит и Мелет могут меня убить, но они не могут мне повредить».
Самый термин «мученик», обозначающий «свидетель крови», «свидетель славы божией» (по- гречески «martys» означает, собственно, «свидетель», значение «мученика» было присвоено этому термину в богословской литературе), уже существует у греческих писателей-философов в том же значении, что и позднее у христиан, откуда он перешел не только в житийную, но и в евангельскую литературу; так, в Апокалипсисе, II, 13, говорится об умерщвленном «свидетеле» (по-гречески martys) Антипе; XVII, 3: «жена была упоена кровью святых и кровью свидетелей» (по-гречески martyron). В том же смысле у Эпиктета философ — «свидетель, призванный от бога». Совсем как в христианском житии, философ Гельвидий Приск пререкается с Цезарем: «Если ты заговоришь, я убью тебя. — А когда я тебе говорил, что я бессмертен? Ты сделаешь свое дело, я — свое; твое дело — убить, мое — умереть бесстрашно».
