таинственным лицам, от которых зависит ее пребывание в этой должности, сколько перечислить в местный бюджет, в Фонд мира (о, она, должно быть, великая мирот-ворица! ) и сколько, наконец, оставить на поддержание предприятия. Впрочем, все это уже в прошлом. Предприятие прогорело. Здание комбината разваливается. Видимо, где-то восторжествовало мнение, что идеология превыше всего! Но ничего страшного! Не получим очередную медаль от Фонда мира, получим грамоту по идеологическому ведомству, а это не фунт изюма! Не отремонтируем за счет церковных средств участок дороги от города до областного центра, ну и Бог с ними! Что толку от отдельного участка, если дорога полностью все равно никогда не будет отремонтирована? Зато можно будет отрапортовать о полной и всеобщей атеизации населения и тем утереть нос соседям. Наверху обязательно это отметят, не могут не отметить! Вопрос о закрытии храма был решен. Вот почему Елизавета Ивановна после некоторого колебания с ехидной ухмылкой достала из сумочки и передала мне ключи. Так, пожалуй, даже удобнее: если исчезнут последние иконы, ответственность ляжет на священника.
— Простите, Елизавета Ивановна, у меня к вам еще один вопрос: где бы я мог расположиться на ночлег?
— Ваш предшественник, отец Василий, имел квартиру в городе, неплохую квартиру, и загородный дом. У вас, конечно, не будет ни того, ни другого.
— О! Я на это и не рассчитывал.
— Входя в ваше положение, я могу попытаться помочь вам устроиться в гостинице, но успех не гарантирую. К себе, извините, не приглашаю.
— Уверяю вас, я и не принял бы такого приглашения.
— А вот отец Василий принимал такие приглашения, и весьма охотно.
— Давайте оставим в покое отца Василия. Скажите, в храме нет никакой комнатушки?
— Есть. Видите дверцу? За ней винтовая лестница, она ведет наверх. Там есть келья, в которой когда-то, давным-давно, жил некий старец Варнава. Потом там ночевал сторож, это еще когда были деньги. Не знаю, удовлетворит ли она вас. Можете посмотреть. Только, извините, сопровождать вас туда я не буду. Все-таки женщина... Это было бы не совсем прилично...
Я вспыхнул.
— Елизавета Ивановна, не будем говорить о приличиях.
— Почему же? — наигранно-наивным тоном спросила она. — Где же еще, как не здесь, поговорить о приличиях?
— Здесь говорят о грехах.
— Можно и о грехах. Я могла бы рассказать вам много удивительного.
— Все, что вы можете мне рассказать, старо как мир. И ничего интересного для меня в этом нет.
— Не думаю. Впрочем, я вижу, вы не расположены к разговору о грехах. Позвольте откланяться.
— Странная манера разговаривать со священником...
— То ли еще бывает, батюшка, то ли еще бывает!
— Прежде чем мы с вами расстанемся — а мне хотелось бы расстаться с вами навсегда, — я вынужден задать еще один вопрос — относительно регента и хора.
— Что касается расставания, то, к сожалению, это не от нас зависит. Мы с вами тут только пешки. В отношении регента и хора могу сказать определеннее. Хора нет. Хору платить нужно. Регент был. Древний старец. Кто-то мне говорил на днях, что он при смерти, а может быть, и умер уже.
— Адрес!
— Чей? Регента? Пожалуйста.
Елизавета Ивановна достала из сумки блокнотик, что-то написала в нем, вырвала листок и передала мне.
— Свой адрес я тоже написала. Вдруг пригодится. Как знать! Ваш предшественник, отец Василий... Не глядите, не глядите на меня так! Все, ухожу. Прощайте!
Председательница приходского совета неприличной походкой направилась к выходу и, не перекрестившись, вышла из храма.
Я остался один в разрушающемся, приговоренном к уничтожению храме. Несколько веков здесь молились люди. Они шли сюда со своими скорбями, радостями и надеждами... Тысячи, десятки, сотни тысяч людей... Поколение за поколением. Здесь их крестили, здесь они венчались, исповедовались в своих грехах, молили Бога о помощи, здесь их отпевали, когда они заканчивали свой земной путь. Все самые яркие и драматические события их жизни связаны с этим храмом. Неужели все это ушло, исчезло безвозвратно и передо мною только мертвый склеп?
Нет, нет, нет! Я стоял на коленях перед царскими вратами и почти физически ощущал, как от закопченных, потрескавшихся икон и фресок, от самих стен храма исходила незримая живая энергия. В народе есть выражение: «намоленный
