социальная философия и неосознанный мелкобуржуазный идеал работников партаппарата, в котором их реальный страх перед реальным народом обнаруживается в том, что они идентифицируют себя с явно идеализированным народом с факелом в руке – светочем всего человечества». Бурдье называл это «характерным случаем подмены субъекта»[512].
Но можно сказать, что речь идет и о подмене объекта, ведь сам субъект (партаппарат, политические институции) создает свой образ и легитимирует себя через создание образа объекта – «народа». Можно поэтому сказать, что соцреализм не являлся «выражением народа» постольку, поскольку он сам был создателем этого «народа». Он был не столько «выражением», сколько «воплощением», реализацией «народа», которого вне соцреализма просто не существовало. Создавая «народ», соцреализм одновременно дереализовал социальное поле, в котором жили реальные люди (то, что Бурдье называет «отрицанием народа»).
Эта номинационно–конструктивная функция соцреализма возникла, конечно, не вдруг. Советское искусство 20–х годов занималось интенсивным производством «народных масс» и «классового сознания», а в конце 20–х – начале 30–х годов эта навязчивая идея овладевает Горьким: рабочим надо показать самих себя. Горький не устает повторять, что страна не просто «должна знать своих героев», но и что сами эти герои должны «узнать» себя, должны себя увидеть, должны получить образ своей деятельности через свою историю: «Рабочий народ должен знать все, что он делает, – он должен знать свою историю»[513]. «Народ» (у Горького, прежде всего, «рабочий класс») узнает себя и идентифицируется с проецируемым образом. Так создаются не только «массы», «пролетариат» («производительные силы»), но и «производственные отношения», в которых новорожденный «класс» себя проявляет. Как заметил Стивен Коткин, «поддерживаемая государством игра в социальную идентификацию, как единственная доступная и обязательная форма участия в общественной жизни, оставалась всеохватной»[514].
Принимая во внимание то, что «классовая риторика, исходящая от общества, которое находится фактически уже вне истории (а сталинское общество – это типичный пример общества, которое не классифицируемо в терминах, известных, скажем, Марксу исторических форм общества), не может восприниматься всерьез»[515], заметим все же, что новому «субъекту истории» предстояло родиться именно через нарратив о своей собственной истории. Именно в ней «класс» легитимировался и реализовывал себя как класс (а с тем легитимировалась и власть). Идея обретает у Горького форму нескольких грандиозных репрезентационных проектов, особое место среди которых занимают «История фабрик и заводов» (далее «ИФЗ»), журналы «Наши достижения», «СССР на стройке» и ряд других изданий и предприятий.
Обратим внимание на редко учитываемое совпадение: реализация идеи Горького по «ИФЗ» началась практически одновременно с появлением в печати знаменитого письма Сталина в журнал «Пролетарская революция». Горький как будто давал материал для новой истории, тогда как Сталин – своего рода методологию, которую можно кратко обозначить так: литература вместо архива. «ИФЗ» и сталинские идеи переписывания истории согласно незыблемым «аксиомам большевизма» входили в турбулентную атмосферу сталинской революции практически одновременно. В своем «историческом» письме Сталин давал понять, что зараженные «объективизмом» историки–профессионалы не в состоянии заниматься таким переписыванием. Развенчание профессионализма шло параллельно и в «ИФЗ». В конце концов, если историю завода может написать любой едва грамотный рабочий, то почему учебники истории не может писать политик или государственный деятель? Неудивительно поэтому, что начинание Горького, появившись одновременно с письмом Сталина о задачах истории, было ликвидировано тоже одновременно – в начале 1938 года – с выходом в свет сталинского «Краткого курса» истории ВКП(б).
Эта историческая рама является не просто фоном горьковского проекта. Дело в том, что в «ИФЗ» было изначально две линии: история предприятия и история большевистских организаций. Сам же Горький стремился к устранению этого разрыва, видя задачу «ИФЗ» (прямо по Сталину) в том, чтобы «насытить боевую теорию ленинизма фактами и углубить ее», а также «усвоить дух большевизма, его непримиримость»[516]. В конце концов, история партийной организации оказывалась в центре истории предприятия, затем между ними был поставлен как бы знак равенства, и, наконец, история партийной организации выдвинулась на передний план, пока «ИФЗ» не заменилась «Кратким курсом».
Подобно Сталину, Горький относился к работе профессиональных историков с большим скептицизмом, а их желание работать с архивом называл ересью[517]. Как писателю, материал (документы, мемуары) был интересен ему в качестве сырья для книг («Мне кажется, что всякий сырой материал не надежен до поры, пока он не превратится в фабрикат», – писал он своему помощнику по «ИФЗ» Н. Шушканову[518]).
Важность горьковского начинания подчеркивалась его статусом: оно было освящено специальным Постановлением ЦК и включением в его руководящие органы Лазаря Кагановича, Павла Постышева, Андрея Андреева, Николая Бухарина, Льва Мехлиса, Авеля Енукидзе, Алексея Стецкого, Александра Косарева. Горький называл «ИФЗ» «энциклопедией нашего строительства в динамике»[519]. Но вернее было бы назвать ее настоящим заводом по выработке самого дискурса строительства, «класса» и «социализма». Тут ведь была не столько дореволюционная история (она у «российского пролетариата» была совсем коротка), сколько именно советская. Так что мы имеем дело с нарративом о современности (в самом разгаре индустриализации).
Горького беспокоила сугубо классовая подоплека происходящего в стране: резкое изменение социальной структуры и без того слабого рабочего класса, его окрестьянивание. В статье «Напишем историю борьбы рабочего класса» (Правда, 7 сентября 1931 года) Горький указывал: «На фабрики, на заводы, в рудники и шахты влезает деревенский человек, – человек, разум которого еще не работал, не привык работать, и который оброс толстой корой древнейших церковных суеверий, предрассудков, предубеждений». В рабочий класс входило «мещанство», которое принесло с собой «мелкобуржуазные частнособственнические интересы» и одновременное растворение и вымывание рабочего класса (в связи с «выдвижением» и уходом на пенсию старых рабочих), текучесть кадров, падение и без того низких качества производства, трудовой дисциплины, культуры труда.
Своим проектом Горький возрождал пролеткультовские иллюзии, которые сохранял в своих кружках РАПП и которые оставались популярными в общественном сознании конца 20–х – начала 30–х годов. В самом деле, если возможна пролетарская литература, живопись, музыка, театр, то почему невозможна пролетарская история? Открыто выступив против историков–профессионалов, Горький исходил из классовых задач, которые он ставил перед «ИФЗ». Раньше, объяснял он рабочим, «история писалась учеными–специалистами так же, как церковники сочиняли жития святых, – история писалась для укрепления веры в право командующих классов руководить судьбой и работой трудового народа. Теперь настало время, когда вы, товарищи, создавая новую историю, сами должны писать ее силой той же руки и того разума, которые поставили вас хозяевами огромной и богатейшей страны»[520]. При этом Горький больше всего заботился о том, чтобы в ходе работы над «ИФЗ» развивалось «классовое сознание пролетариата». Он ведь видел в «ИФЗ» «не только историю труда рабочего класса», но и, поскольку авторами были сами рабочие, «историю его самовоспитания»[521]. Совершая свой «великий перелом» и поворачивая «влево», Сталин видел прямую политическую выгоду в подыгрывании подобным настроениям.
Но «ИФЗ» – это еще и история борьбы с историей. Это история, как бы отыгранная назад: как будто под обложкой исторического романа находился «роман о современности». Все историческое вытесняется и заменяется здесь современностью, «нашими достижениями» (кстати, секретариат «ИФЗ» находился в одной из комнат редакции «Наших достижений»), история последовательно заменяется литературой. Можно, конечно, говорить о принципиальной невозможности исторического нарратива в формативное для сталинизма время (1931–1938 годы: последствия коллективизации, голод, индустриализация, Большой террор). В 1935 году Леопольд Авербах, к тому времени уже отстраненный от «ИФЗ» и работавший на Урале, писал Горькому, что, поскольку «ИФЗ» «немного сейчас хиреет», неплохо заменить ее «серией мемуаров об индустриализации, наглядно демонстрирующих актуальность исторического материала»[522]. Знаменательное признание: молоко современности никак не сворачивалось в творог истории.
